Город глазами мальчишки пятидесятых

Юрий Лебедев родился в 1947 году в Кировограде. После учёбы работал инженером, научным сотрудником, преподавателем кафедры «Станки и инструменты» в КИСМе. Затем более двух десятков лет – главным конструктором на предприятии АСТРА. Сделал более ста изобретений, опубликовал десятки статей. Свободное время посвящал альпинизму и спортивным путешествиям. С женой Ларисой (они вместе пятьдесят лет) пройдены маршруты по всему союзу – от Украины до Камчатки. Увлекается фотографией. Член Национального союза фотографов Украины, принимал участие во многих международных выставках, его фотографии получали награды UPI, ISF, НСФХУ. После очередной встречи с друзьями детства решил, что эти детские воспоминания будут интересны многим землякам.

Революционер

В 1955 году родители разошлись, и мы с мамой переехали на квартиру в маленький домик возле пивзавода. Хозяином квартиры был сухонький старичок Ипполит Матвеевич. «Двенадцать стульев» я тогда еще, конечно, не читал, никаких ассоциаций его имя у меня не вызывало. Он был по натуре добрым и собирал марки, которые хранил в красивых папиросных коробках. В сборе марок ему помогало то, что всю жизнь он проработал в канцеляриях, начав с Елисаветградского юнкерского кавалерийского училища, и вышел на пенсию, работая на пивзаводе.

С нами, второклашками, как и со всеми школьниками, проводили идейно­-воспитательную работу. Однажды после встречи с очередным «старым большевиком» я представил, как удивлю одноклассников, приведя на встречу Ипполита Матвеевича – ведь он упоминал в числе своих старых знакомых Яна Шканда – одного из главных елисаветградских революционеров. Вечером я пристал к Ипполиту Матвеевичу с просьбой – рассказать о революции.

Дальше цитирую то, что запомнил… «Шел я по Дворцовой со службы, как положено – в форме, при шпаге. Обгоняет меня грузовичок, в кузове Ян Шканд с другими ребятами стоит (а мы с ним иногда к девкам вместе ходили). Увидел меня, остановил машину и говорит: “Залезай!” Залез. Едем. Думаю – не к девкам, народу много. Спросил: куда? Ян говорит: “Так ведь революция! Едем Телеграфъ и Банкъ брать!” Я ответил, что никуда не поеду, поскольку мне эта революция ни к чему. И не поехал – он меня после моих слов ногой так двинул, что я из кузова через задний борт вылетел, чуть шпагу не сломал. На этом мое участие в революции и закончилось».

Ипполит Матвеевич задумался, добавил: «Почти все эти революционеры в тридцатые сгинули, а я вот жив… » и сел перебирать марки.

Фотография

Фотографироваться любили все. Периодически ходили семьями в фотоателье (два самых известных в городе – на площади, возле банка, и на Луначарского). Там снимали на стеклянные негативные пластины или листовую пленку деревянными «кабинетными» фотокамерами с наводкой по матовому стеклу и ручной выдержкой. У окна ателье обычно сидел мастер-ретушер, который подправлял портреты (бывало до неузнаваемости).

Снимки были черно-белыми, иногда тонированными в сепию. Высшим классом считалась цветная подрисовка фотографии анилиновой краской (например, пионерский галстук делали красным, лицо чуть розовым и т. п.). В «настоящем цвете» фотоателье начали работать в конце шестидесятых. Кстати, фото на документы делали обычно неделю …

На домашних застольях, на демонстрациях и т. п. всегда находился фотолюбитель из друзей или родственников с «ФЭДом». Основные объекты для съемки: группа коллег по учебе или работе на демонстрации, портрет, застолье и, конечно, свадьба. В городе, особенно возле вокзала, мостов, дома с колоннами да и вообще возле не своего дома снимать было проблемно – всегда находился бдительный прохожий, который начинал выяснять – что и зачем вы фотографируете – и настойчиво требовал засветить пленку. Кстати, бдительные прохожие не перевелись – пару лет назад я фотографировал скульптуру рабочего перед проходной ТЭЦ, и ко мне подошли, поинтересовались, чем это я занимаюсь возле режимного объекта…

Меня, еще дошкольника, учил фотографировать двоюродный брат. Увеличителя у нас не было, поэтому фотографии мы печатали диапроектором, для чего фотобумагу приходилось прикалывать кнопками к стене (при этом на уголках фотографий оставались характерные белые силуэты кнопок). Красный фонарь заменяла лампочка, плотно замотанная в пионерский галстук, а роль ванночек играли глубокие тарелки. Кстати, на одном из семейных застолий гость, выйдя из-за стола, случайно выпил полбанки свежеразведенного фиксажа, приняв его за рассол. Тетя-врач нас успокоила: чистый закрепитель – хорошее слабительное, а этот гость за столом всем так надоел… пусть посидит в другом месте!

Фотографии обычно разбирали друзья и родственники, сохранялись они только намертво вклеенными в альбом. Сегодняшний вопрос фотографов: «А вы сохранили негативы?» был бы для мальчишки смешным, поскольку пленка (в то время еще целлулоидная) имела особую ценность, как сырье для «дымовух», «ракет» и другой пиротехники.

«Жулики»

До массового появления бытовых счетчиков плату за электроэнергию назначали, исходя из количества и мощности электролампочек и наличия розеток. За розетки платить приходилось много, учитывая то, что включать в них могли не только настольную лампу или радиоприемник, но также утюг, электроплитку и даже «козел» – самодельный обогреватель. Поэтому для экономии денег розетки в доме не устанавливали, а белье гладили чугунным утюгом, который нагревали на плите. Или шли на рынок покупать «жулик» для нелегального подключения электроутюга.

«Жулик» – это закрепленная на цоколе сгоревшей лампочки самодельная розетка. У нас был «жулик» с деревянным корпусом и контактами из латунных гильз от «мелкашки».

Он временно ввинчивался вместо лампочки над столом, а в него включался утюг. С «жуликами» боролись. По улицам ходили контролер с датчиком тока на конце длинного шеста и участковый милиционер. Контролер подсоединял датчик к проводам ввода в дом, и, если ток был большой, в дело вступал участковый. В итоге выписывался штраф. Поэтому, когда мама гладила белье, дети дежурили на улице, чтобы предупредить ее о появлении контролера. Потом появились счетчики, и «жулики» перестали быть запретными – ими торговали магазины электротоваров …

Металлолом

В пятидесятые по городу еще ездила телега сборщика металлолома и ветоши. О ее приближении мы узнавали по звуку рожка. За старое ржавое железо можно было получить глиняную свистульку, а то и воздушный шарик, карандаш или даже тетрадку, а для девчонок были еще ленточки и заколки. Главное – мать должна была не зевать, иначе детки могли утащить с плиты чугунки, конфорки, вьюшки, да и чугунные утюги были в опасности.

Позже за бытовой металлолом взялись серьезно, поручив сбор школам. В школах организовывали соревнования между классами, и мы, не находя ничего металлоломного дома, налетали, как саранча, на все, что плохо лежит в городе и что может поднять десяток человек. На мелочи не разменивались – это для девчонок… Наш класс ухитрился среди бела дня умыкнуть створку ворот между отделом милиции и кинотеатром «Дзержинский». Ее, правда, через пару дней вернули, но классу в зачет она уже прошла… Со двора инвентарьбюро мы среди бела дня вынесли новую раму от ГАЗ-51. Пронесли с полквартала, а на подходе к школе нас остановил какой-то дядя и предложил по порции пломбира каждому, если мы занесем раму не в школу, а к нему во двор, что и было сделано. До снимания чугунных крышек с люков пионеры, к счастью, не додумались. А со временем, очевидно, оценив бесполезность (или даже вред) от этой кампании, ее свернули. Особого смысла в ней и не было, если учесть, что на полях и в посадках ржавел металлолом в виде брошенной сельхозтехники, а на городские свалки вывозили кучи промышленных отходов металла…

Со сбором макулатуры дело обстояло сложнее. Из дому нести было практически нечего, кроме старых учебников, т. к. газеты все использовались по прямому назначению, на хорошие книги рука не поднималась, а за сдачу плохих (в нашем понимании) можно было и по шее получить… Поэтому искали знакомых в магазинах или просто шли клянчить там упаковочные коробки.

Бабушкины запасы

Наши родители, не говоря уже о бабушках, прошли тяжелую школу голода в тридцатые годы, да и недавние послевоенные проблемы были свежи в памяти. Еды, конечно, много не заготовишь, но килограммов десять муки и сечки бабушка хранила всегда. А вот запас соли, спичек, хозяйственного мыла и синьки (зачем – не знаю) всегда был более солидным. И, конечно, в сарае стояла канистра керосина для примуса и керосиновой лампы. Керосин, кстати, в пятидесятые развозили по городу – газа ведь не было, а у всех примусы, керосинки, керогазы… Машина с керосином останавливалась в определенных местах, водитель сигналил и в очередь выстраивались окрестные жители с жестяными канистрами. Керосин отмерялся красивыми медными кружками. Потом развозку прекратили и за топливом стали ходить в керосиновую лавку на Валах.

Радио

В каждом доме на стене висела черная коническая тарелка из плотной бумаги – репродуктор, подключенный к сети проводного радиовещания (как ни странно, но оно местами еще живо). Позже на смену репродуктору пришла более совершенная и качественная радиоточка – «динамик». По нему жили: уточняли время, узнавали новости, вечером слушали футбольные репортажи, музыку или популярный тогда «Театр у микрофона». Интересно, что моя бабушка никогда в жизни не была на футболе, но увлеченно болела у радиоточки «за наших» под репортаж Синявского. Засыпали при включенном радио, чтобы проснуться утром под звуки гимна и команд утренней зарядки…

Трофеи

После войны прошел уже десяток лет, но в быту случалось сталкиваться с трофейными вещами. Я не говорю об одежде, тканях – этого я не понимал, но, например, стригли меня и нашу собачку Жульку немецкой машинкой, в кладовке у нас висела дорогая шестиструнка (кстати, никто на ней не играл, а потом я за нее выменял печатную машинку). Вообще трофейных музыкальных инструментов – баянов, аккордеонов, губных гармошек – было много, поскольку их привозили из Германии не только офицеры, но и солдаты. Кстати, в конце войны солдатам разрешали отправлять домой посылки. Понимая, что дома разруха и все пригодится, они по возможности посылали из Германии, что могли – одежду, посуду, столярные инструменты, даже гвозди.

У моего товарища был небольшой немецкий трехламповый радиоприемник. Сделан он был на совесть – еще в шестидесятых работал, пока одна из ламп не сгорела. В кладовке у родителей Васьки лежал аккуратный чемоданчик – привезенный из Германии полный комплект часового мастера с запчастями для часов, миниатюрным токарным станочком и т. п. Поскольку никто в семье часами никогда не занимался, он так и канул в небытие. Очевидно, туда же последовал и немецкий мотоцикл, безнадежно стоявший в сарае, поскольку зарегистрировать его в ГАИ было нереально, а продать по дешевке – жалко. Такой же четырехцилиндровый красавчик стоял в сарайчике у моего одноклассника Андрея. Кстати, там же, на чердаке флигеля, в котором жил его дядя Александр Ильин (тот самый, знаменитый …), лежал запасной ствол немецкой зенитки. Зачем – никто уже не скажет.

Если говорить об оружии, то не секрет, что многие офицеры привози­ли домой с войны трофейные пистолеты. Часть из них была утоплена в выгребных ямах женами, но не все! Однажды мой друг детства Вася нашел ключ от постоянно запертого ящичка комода и обнаружил там, кроме семейных документов, «Вальтер» калибра 7,65. И сразу же принес его похвастаться. При многократных попытках выстрелить пистолет давал осечку. Мы таскали его по городу как игрушку, приносили в школу (восьмой класс!) и развлекались, целясь друг в друга и щелкая курком, причем патрон, давший осечку, всегда оставался в стволе (вот ведь придурки…). Пистолет, конечно, периодически возвращался в комод. И вот однажды, перед тем, как положить пистолет на место, Васька прицелился в фарфоровую фигурку на столе и нажал на курок…  Пистолет, давший перед этим сотни осечек, выстрелил с крутыми последствиями для Васьки, поскольку запах пороха, разбитую игрушку и след от пули скрыть было невозможно. Но и после этого пистолет был не утоплен, а после нескольких приключений и жесткого намека участкового через года два сдан в милицию.

«Радио-Садовая»

Мальчишкам всегда хотелось заявить о себе. В среде радиолюбителей в шестидесятые годы появилась схема простенькой одноламповой приставки к радиоле, с помощью которой та превращалась в средневолновый приемопередатчик. Можно было крутить в эфир пластинки, сопровождая их своими комментариями, обмениваться новостями района и т. д. Схема быстро распространилась, и в нашем городском эфире появились «Радио-Садовая», «Радио-Балка», «Короли эфира» и еще десяток-два самодеятельных радиовещателей.

Конечно, власть стерпеть этого не могла. Было создано специальное подразделение с машиной-пеленгатором – все как в фильмах о шпионах. Пытались привлечь для пеленгации даже спортсменов – «охотников на лис» (интересно, что у многих из них дома тоже были приставки). При отлове очередного «короля эфира» изымалась вся его радиоаппаратура, и скоро склад был переполнен. Руководитель подразделения, по совковой традиции тащить домой все, что плохо лежит, принес самые интересные «железки» сыну – пусть побалуется!

В результате качество и мощность передач у неуловимого «Радио-Садовая» резко повысились! Информация, выуживаемая у отца, позволяла ему избегать пеленгации. Благополучие кончилось, когда однажды отец приехал с работы в неурочное время и застал сына у микрофона. Как говорится – не ждали…

Коллекционирование

Каждый из нас что-нибудь коллекционировал. Не знаю, что собирали девчонки, а в джентльменском наборе у ребят были в основном монеты, марки, какие-нибудь интересные камешки, чуть попозже – значки. Коллекция должна была быть достаточно компактной для хранения и переноски в школьном портфеле, поскольку главным в коллекционировании был процесс обмена (обычно по принципу «шило на мыло», но оба думали, что надурили партнера). Предмет собирательства, кроме компактности, должен был быть также доступным для пополнения коллекции с помощью случайных находок или при поддержке родственников. У кого-то накапливались интересные марки, не редкостью были находки старинных монет на улице, во дворе асфальта-то почти не было…  В домашних альбомах можно было найти дореволюционные открытки. Однако в начале шестидесятых большинство мальчишек-коллекционеров были пришиблены новым модным поветрием – собирательством этикеток от спичечных коробков. Типографии стали печатать и продавать наборы этикеток, после чего и их собирательство, как процесс, потеряло смысл.

Куда девались коллекции, после того, как становились неинтересными собирателю? Они или обменивались на что-то реально нужное ему, или передавались по наследству младшему брату. А иногда на собрание обращал внимание взрослый дядя, и, будьте уверены, его настойчивость и аргументы обеспечивали переход редкостей к настоящему коллекционеру – это был один из путей пополнения больших коллекций.

Кинотеатр «Дзержинский»

В начале шестидесятых мы с матерью жили в коммуналке на углу улиц Ленина и Калинина. «Дзержинский» был совсем рядом и стал для меня вторым домом еще и потому, что там работал помощником киномеханика Васька, дружок детства. Запомнилось темное фойе со сценой, с которой никто не выступал (потом ее переделали в буфет), и длинный, узкий кинозал (потом его разделили на два) с обязательной тогда цитатой над экраном – «Из всех искусств для нас важнейшим является кино». О начале этой фразы Ильича: «В условиях полной безграмотности населения…» никто, конечно, не догадывался.

Фильмы мы практически не смотрели. Я вечерами сидел у Васьки в кинобудке, помогал перематывать пленки, а случалось и клеить после обрывов и свиста в зале. Последние сеансы Вася старался сократить – далеко было домой добираться. Мы перематывали пленку вперед, а то и вообще пропускали какую-то часть фильма. В зале никто не замечал пробелов в сюжете и не возмущался, т. к. на последние сеансы парочки ходили не кино смотреть, особенно в непогоду…

Нашим фирменным развлечением было – напоить здоровенного киношного кота валерьянкой и запустить его в кинозал. Кот истошно орал и отвлекал зрителей от основного занятия. Начиналась коллективная охота на кота (представьте – между рядами сидений), и жить нам становилось веселее!

Хулиганский город

В то время нами, мальчишками, кроме родителей и школы, занимались участковые и детская комната милиции. На учет можно было попасть и без криминального повода, например, если вашу семью посчитают неблагополучной. Особых сложностей в жизни мальчишке постановка на учет не создавала – знаю по себе, в этом даже определенный шарм имелся. Тобой просто больше интересовались взрослые во дворе, в школе, пытаясь помешать криминализации. Обычно успешно. Значительно хуже постановки на учет в детской комнате милиции было получить в школьном табеле «четверку» по поведению, что приносило много личных неприятностей. «Тройка» уже почти гарантировала исключение, возможно, даже с негласным «волчьим билетом», которым нас пугали.

Мальчишки искали личного общения. Возникали неформальные дворовые, уличные и районные сообщества со своими лидерами («балка», «чечера», «садовая», «балашовка» и т. д.). Знали друг друга по именам, кличкам, интересам. А если есть постоянная общность, то она находит себе занятие. Это были игры, дворовой спорт и, наконец, «защита района».

Если вы оказались в чужом районе вечером и не можете сослаться на местных лидеров, вас могли лениво прогнать или по шее надавать. Особый случай – попытка провести домой девчонку из чужого района. Для начала тебя могли просто предупредить, или легко побить, или слегка унизить – например, заставить измерить длину квартала спичечным коробком. Все это называлось «гонять кота». Но это были развлечения, бытовые мелочи. Изредка случались межрайонные войны. Тогда просто били всех «чужих», не разбираясь в причинах конфликта. Иногда конфликтовали с солдатами, которые во время матчей охраняли футбольное поле на стадионе. Несколько раз после этого солдаты «срывались с цепи» и всей казармой выбегали разгонять ремнями всех без разбора парней на центральных улицах.

Однако все это страсти уже подросткового возраста. Для дошколят и младшеклассников никаких «криминальных» проблем я не помню, кроме тяжелой маминой руки и отцовского ремня. Со второго по четвертый класс я каждый день без опаски ходил от пивзавода до школы на улице Гоголя через Клинцовский мост (теперь ул.Кропивницкого). Иногда ходил к деду на Кущевку. Всегда сам ходил, и ни меня, ни маму это не пугало.

Праздники

Для мальчишек приятным развлечением были советские праздники, сопровождавшиеся демонстрациями, маевками и т. п. Большой радостью было пройти с родителями в заводской колонне по центральной улице и повертеться вечером в суете «народных гуляний». Интересной была еще нынешняя Дворцовая улица, как место прогулок, парк (в те годы вход был платным, но мы знали, где можно протиснуться между прутьями забора) и танцплощадка возле Дома офицеров. Конечно, мы не танцевали, но рядом покрутиться могли, поскольку там играл оркестр и общая атмосфера была интересной.

В пятидесятые годы в праздники, кроме всяческих транспарантов на улицах, над городом поднимали на аэростате большой флаг с портретами вождей. Вечером флаг подсвечивался зенитными прожекторами – на темном небе это выглядело очень красиво. Мы бегали посмотреть вблизи на прожектора и собирать графитовые огарки от дуговых ламп – просто так, никому они нужны не были. База аэростата располагалась на Валах. Остальное время он служил для тренировочных прыжков, как и парашютная вышка на Алексеевке.

«Домашние» праздники привлекали возможностью поесть что-то вкусное, ведь в те годы в обычной жизни разносолов было мало. Жили мы с мамой вдвоем, и, поскольку она работала, дома были два постоянных простых блюда: на первое – рассольник с почками, на второе – сваренная на воде манка с мясной подливкой. В гостях у деда всегда был мясной борщ со сметаной и злющим красным перцем, у бабушки (по отцу) на первое часто был постный борщ с сушеными бычками (их продавали на рынке в бумажных мешках) и пампушки с чесноком. Тоже неплохо, но традиционным приятным исключением были застолья в новогодние дни, на Рождество и Пасху, которые отмечались с возможным кулинарным размахом и верующими, и партийными атеистами. На Пасху молодежь в церковь не допускала милиция, которой помогали дружинники и комсомольские оперотряды. Оправдывали это заботой о верующих и охраной их от хулиганья, то есть от нас. А нам было просто любопытно туда попасть – запретный плод сладок…

Рассказы о войне

Прошедшая война все еще занимала большое место в нашей жизни. О ней нам постоянно напоминали в кинофильмах и по радио. Немецкий язык как иностранный был в школах предпочтительнее английского. Обязательными детскими книжками были многочисленные повести о пионерах-партизанах, и, конечно, нам хотелось услышать фронтовые истории от родителей. Но это как раз было редким исключением. Взрослые вспоминали вой­ну только за столом с друзьями и родственниками. Говорили обычно о переформировании в тылу или о коротких отпусках, о госпиталях, но не о фронте. Да и нас к этому времени из-за стола уже выставляли.

Отец – офицер, начинал войну авиамехаником в полку штурмовиков, но очень быстро самолетов почти не осталось, и он оказался в пехоте. Мне, уже взрослому, отец рассказал, как зимой сорок третьего под Харьковом его взвод оказался в окружении на небольшом пригорке, без боеприпасов и телефонной связи. Командир не раз посылал с донесениями связных, но всех их уничтожал заградотряд – как отступающих. Наконец патронов совсем не осталось, и командир рискнул без приказа отвести остатки взвода. Отца перед этим контузило разрывом снаряда, он потерял сознание, его бросили на позиции, как погибшего. Вся оставшаяся в живых после боев треть взвода при отходе была расстреляна пулеметчиками заградотряда. Отца, контуженного и обмороженного, на следующий день вынесли с пустой позиции разведчики. Дальше – несколько месяцев госпиталя, ампутации и демобилизация. Вот о госпиталях он рассказывал, а о боях – никогда!

Мама – сержант, санинструктор разведвзвода (два тяжелых ранения, четыре ордена, войну окончила в госпитале) – однажды сорвалась и рассказала мне о Сталинграде: об ужасах ночных переправ через Волгу под немецким огнем; о «пушечном мясе» – пастухах-туркменах и хлопководах-узбеках, не понимавших ни слова по-русски и сделавших во время обучения перед отправкой на фронт всего по три выстрела из трехлинейки. Для них главными врагами были не немцы, а их собственные командиры.

И с немцами не все было просто. В Сталинграде огневые контакты были очень плотными, плюс бомбежки с обеих сторон… Несколько дней, находясь на территории металлургического комбината, ее взвод скрывался от обстрелов в подземном коллекторе. Из-за поворота туннеля была слышна немецкая речь, очевидно, что и немцы слышали наших, но никому с обеих сторон и в голову не приходило бросить за угол гранату. Война была наверху, а здесь, в коротких перерывах, была возможность хоть немного поспать вымотанным, замерзшим людям.

К «боевым эпизодам» можно, пожалуй, отнести единственный мамин рассказ о том, как, попав под обстрел при возвращении из рейда, разведгруппа из ее взвода оставила на «нейтралке» тело убитого командира. За то, что они оставили на его теле планшетку с картой и разведданными, у бойцов сразу отобрали оружие и могли расстрелять. Мать, ценой ранения (потом уже ее вытаскивали), «сходила» за планшеткой и этим всех спасла.

Я уже понимал, что война – это не праздник, а тяжелая грязная работа, о которой не любят вспоминать. Кстати, и День Победы тогда не был праздником, а был действительно днем молчаливой памяти о погибших товарищах. Когда в 1965 году Брежнев принял решение о широком праздновании Дня Победы, для многих это был шок. Отец нашей подруги Оли получил инфаркт на торжественном собрании 9 Мая 1965 года и через два дня умер – война достала его если не осколком, так праздником.

Школа и игры

В школу я пошел в 1954 году. Год был знаменателен тем, что отменили раздельное обучение мальчиков и девочек, введенное еще при Сталине. Странно, но ничего интересного о начальной школе мне не запомнилось. Первая учительница, обязательная форма с белыми подворотничками, уроки, сумасшедшие перемены, домашние задания, фаянсовые чернильницы-непроливайки, которые мы носили в отдельных мешочках-кисетах и иногда с размаху разбивали о глухую стену соседнего дома, оставляя красивые фиолетовые кляксы. Совершенно дурацкая физзарядка перед началом первого урока, пирожки с повидлом по сорок копеек (после денежной реформы 1961 года пирожок стоил четыре копейки, билет в кино – десять копеек). И это все, что осталось в памяти.

После четвертого класса мама перевела меня в другую школу, поближе к дому, но со многими одноклассниками-первоклашками – первыми школьными друзьями – мы, повзрослев, конечно, встречались еще не раз…

Чем мы занимались, сделав (или не сделав…) уроки, а также в выходные дни и на каникулах?

Конечно, при хорошей погоде нас ждала улица, а при плохой, как это сегодня не звучит странно – книги. Да, мы читали! Хотя бы потому, что иногда заняться больше было нечем. Главного убийцы времени – телевидения – в городе еще не было, по радио можно было поздним вечером только послушать музыку. Она, кстати, чтению не мешала. Книги в большем или меньшем объеме были в каждом доме, они были в библиотеках – от школьной до областной детской и юношеской. Мы с другом Серым ходили еще и в библиотеку Дома офицеров (у него отец был военным и нас записал). Что читали? Конечно, в первую очередь книги о приключениях. Кроме Майн Рида, Буссенара, Жюля Верна, «про индейцев», а позже Конан Дойля, Дюма и Марка Твена, была еще советская фантастика и, чего скрывать, «Библиотечка военных приключений». А однажды, приболев и сидя неделю дома, я со скуки перечитал реально всего Пушкина (ну, кроме «Евгения Онегина»…) и потом смущал одноклассниц цитатами из его писем, «Гаврилиадой», «Сказкой о царе Никите…» и т. п. Позже были прочитаны весь Гоголь, Чехов, Алексей Толстой. Еще позже – Олдридж, Хемингуэй. Возможно, не все в классе читали столько, сколько мы с Серым, но читали все.

И еще: во Дворце пионеров, на станции юных техников, станции юннатов и т. д. можно было найти многочисленные кружки по интересам: радиолюбительский, авиа- и судомодельные, краеведческий, ботаников и даже пчеловодов … Никто из родителей нас туда насильно не записывал, мы приходили сами из любопытства, и многие надолго оставались. Насильно обычно родители записывали в музыкальную школу, хотя умение играть на гитаре на улице ценилось. Из спортивных секций в фаворе были акробатика, гребля и, конечно, боевые виды – бокс, стрельба, фехтование. Позже, став постарше, шли еще в Морской клуб и ДОСААФ.

Уличные развлечения зависели от размера компании. Малышня могла и в одиночку гонять по улице «колесо» или чугунную конфорку от плиты куском изогнутой проволоки или подбрасывать ногой «ляну» – кусок овчины со свинцовым грузиком. Небольшая компания мальчишек затевала коллективные игры – «ножичек», «стуканчик», «прятки» и т. д. Иногда даже играли в «классики», но вообще это было девичье занятие. Кроме того, «классики» требовали асфальта, его требовал также самокат – доска на трех или четырех шарикоподшипниках, на которой мы разгонялись на спусках до явно травмоопасных скоростей. Многих спасало то, что машин в городе было все же мало. В компании постарше затевали игры с мячом: волейбол, «собачка», «штандер» и т. п. Для футбола обычно пространства не хватало, и окна вокруг мешали.

Какое-то время я жил в «тупике», в начале улицы Тимирязева, у нас там была дружная компания мальчишек примерно одинакового возраста. Живший в нашем доме директор мебельной фабрики привез нам стол для входившего тогда в моду настольного тенниса, и он надолго стал нашим увлечением. Позже, во дворе дома на углу улиц Ленина и Калинина, спортивным развлечением нашей дворовой компании стали городки, набор для которых подарила двору моя мама, увидев наши рискованные игры с палками и консервной банкой.

Конечно, нас всегда тянуло к речке. Возле пивзавода к Ингулу выходил Васькин огород, вода была прозрачной, дно песчаное. Летом там делали дамбу для полива совхозных огородов на левом берегу, глубина становилась больше метра… Что еще мальчишкам надо?

В центре города малышня купалась и загорала на «камешках» (там теперь мостик на Казачий остров). А мы, постарше, предпочитали Ингул возле МЭЗа, поскольку там били чистые холодные ключи и иногда даже удавалось наловить раков. Потом русло начали корректировать и строить набережную, ключи стали бить уже в подвалах многоэтажек и погребах частных домов. Ингулу как реке в городе пришел конец, а набережная получилась уникальной – в основном на болоте.

Иногда мы отправлялись в «дальние экспедиции» на новониколаевский пляж. Всегда компанией, мы шли через грузовой двор «железки», останавливаясь возле деревянного желоба, по которому сливали в машины из ж/ д цистерн патоку для кондитерской фабрики. Нас там не гоняли, и, если повезет, мы, вооружившись щепочками и палочками, с удовольствием очищали желоб от патоки. А на пляже мы завидовали новониколаевским пацанам – вот ведь живут!

Потом мы стали старше, другой стала учеба, пришли другие игры, и начались другие путешествия…

Юрий Лебедев.