Владимир Курбатов: «Если б я воровал, “Зорянки” бы не было»

В каждом нашем интервью, которых было несколько, Владимир Ильич обещал, что в следующий раз расскажет еще больше, что наша новая беседа условно будет называться «А напоследок я скажу». Но получается так, что разговор, опять же условно, заканчивается фразой «и мы еще споем»… Всякий раз – новые факты жизни, захватывающие рассказы о прошлом, добрые слова о людях и очередной повод встретиться. На этот раз поводом послужило восьмидесятилетие Владимира Курбатова.

Он потрясающий. Глыба, человечище, эпоха. Сколько всего менялось вокруг, а он оставался директором, на которого равнялись, к которому прислушивались, которого уважали не только в его родном коллективе швейной фабрики, но даже далеко за пределами страны. И ему верили, потому что он никогда никого не подводил – не мог такого допустить.

Когда мы планировали встречу, Владимир Ильич сказал, что попробует изложить свои мысли, воспоминания на бумаге. Принес рукописи в редакцию и не стал показывать.

– Я начал писать, но мне стало жутко и противно, - объяснил Владимир Ильич. - Я не литератор и не журналист, хотя в молодые годы у меня были какие-то журналистские способности. Редакция единственной тогда в области газеты «Кировоградская правда» даже напечатала мою заметку. По городу тогда развесили люминесцентные названия магазинов, некоторые буквы погасли, и получалось какое-то кощунство. Я написал свое видение этого, меня пригласили в редакцию и предложили сотрудничество. Я написал еще один материал – о кадровом рабочем швейной фабрики, но в нем было много биографических данных, и это не могло привлечь читателя. В то же время мне сказали, что, если я захочу поступать на факультет журналистики, мне подставят плечо. Но получилась швейная фабрика. Так что я не оказался вашим коллегой.

– Но вы оказались на своем месте, слава Богу. Курбатов – это все-таки легенда. И, как всякую легенду, вашу жизнь многие додумывают, не зная, что было на самом деле. А с чего эта легенда началась?

– Я не фантазер. Я буду рассказывать как было. Мое детство – это годы голода, холода. Я должен был пойти в школу в 45-м году, но не мог пойти – не во что было одеться. Можете представить? Мы жили на Яна Томпа, 28, а наискось было трамвайное депо. Девятого мая сорок пятого я пришел туда и увидел, как люди ликуют, поздравляют друг друга с Днем Победы и все вместе идут в центр города. Мне не во что было обуться, мне дали какие-то сапоги, я пошел и посмотрел на победу.

После этого мы жили на Кирова, 72. Я помню наводнение 46-го года, нас затопило. А в 47-м был голод. Я пошел в первый класс девятнадцатой школы. Помню, что заходил на рынок, ждал, пока продадут овощи, фрукты, собирал отходы и ел. Я радовался макухе. Мамалыга была у нас идеальным блюдом. Я говорю не только о себе, но и обо всех своих сверстниках, которые сегодня тоже отмечают 80 лет.

– Такие горькие воспоминания о детстве…

– Это я еще не все рассказал. Жизнь заставляла воровать. Но не в магазинах и не из карманов. Мы шли в сады и воровали фрукты, потому что хотелось есть. У дома отдыха «Красной звезды» было подсобное хозяйство, мы с Витей Баранчуком почти ежедневно лазили в их сад – то яблоки срывали, то груши. Директор этого хозяйства Герасимов, которому пожаловались охранники, встретил нас и сказал: «Володя и Витя, не делайте этого. Если охранники засадят вам соль, будете бедные. Придите, скажите, я вас накормлю». Что он и делал.

Но детские воспоминания не только с этим связаны. Какие друзья были! Валерик Мунтянов, Володя Гринберг, Леша Герушта, Женя Гирник, Володя Терещенко, Юра Махно, Витя Баранчук. Сегодня это личности. Витя Баранчук, с которым я шкодничал, был судьей Кировоградского района. Юрий Иванович Махно – известная личность, председатель ДСО «Колос». Володя Терещенко – полковник в отставке. Володя Гринберг был преподавателем факультета физвоспитания. Валерик Мунтянов – тоже. Та жизнь, наверное, лепила будущих достойных людей.

Вот такие детские годы. Я их не стесняюсь, пытаюсь рассказывать внукам и правнукам. Но у них появляются слезы, мне становится их жалко, и я прекращаю.

– Вы, наверное, такие получились, потому что испытания, которые даются людям в зрелом возрасте, прошли в детстве. Расскажите о семье, о родителях.

– Родители были простые, работяги, пахари, кустари. Нас было трое детей: я старший, потом сестра и брат. Папа один работал, мы жили в примитивном флигеле на улице Айвазовского. Когда мне было семнадцать, папа сказал: «Володя, ты уже перерос школу, помогай работать. Нас пятеро, мы во флигеле, надо копить копейку и строить дом. Иди в вечернюю школу, ищи работу. Если не найдешь – помогай нам заниматься промыслом». Это значило шить комнатные балетки и валенки. Что я и делал.

Правда, я устроился на работу. На Балашовке была овощная база, надо было ремонтировать деревянные ящики. Я проработал две недели, все пальцы левой руки были разбиты молотком. Папа сказал: «Это не твое», и я стал помогать родителям, пошел в девятый класс вечерней школы. Вот такие юношеские годы.

А в 1960 году в моей жизни все перевернулось. В мае я стал кандидатом в члены КПСС, 26 июня женился, в первых числах июля был направлен на подготовительные курсы для поступления в вуз, в августе сдал экзамены и был зачислен в Киевский технологический институт легкой промышленности. Я уехал учиться, жена осталась здесь, а в мае 61-го у нас родился сын.

Мне никто не мог помочь. Я должен был думать, как прокормиться самому и чем помочь семье. Я очень много работал. Мы с однокурсниками ночами разгружали вагоны с лесом, с углем, с солью, с виноградом. Сортировали овощи и фрукты на овощной базе на Подоле. Я зимой работал охранником в промтоварном магазине. Меня одевали в зимнюю одежду, сажали в тамбуре между входной дверью и внутренней, и я сидел там до восьми утра. Потом забегал в общежитие, умывался и бежал на занятия. Работали мы и в голосеевском лесу: убирали листья, чистили деревянные туалеты, пилили деревья. Работал на кондитерской фабрике имени Розы Люксембург, которая сейчас «Рошен», подсобником в карамельном цеху. На автомате резали конфеты, оставались кусочки, я собирал их, лепил в шарик, охрана разрешала выходить с ними. Мы отдавали их нашим девчатам-студенткам, и они смаковали.

Я стал членом КПСС, и по рекомендации Печерского райкома партии был направлен пионервожатым в лагерь «Орленок» на одиннадцатой линии Пуще-Водицы. Я там получал хорошие деньги. Все деньги, которые я зарабатывал на всех своих работах, я посылал жене и маленькому сыну.

Хочу сказать, что получилось из людей, с которыми я работал. В комнате общежития нас было четверо. После окончания института с течением времени Виктор Полозюк стал секретарем парткома Министерства легкой промышленности, затем вторым секретарем Московского райкома партии Киева, затем генеральным директором крупнейшего швейного объединения «Украина». Женя Плотников, чеченец по национальности, стал директором правительственного ателье в Грозном. Володя Сурай – начальник николаевского завода дормашин. Это наша комната.

Те, с кем мы разгружали вагоны: Анатолий Лысенко – генеральный директор Черниговского объединения «Химволокно», народный депутат Украины первого созыва. Эдуард Мозер – генеральный директор житомирского обувного объединения «Крок». Тоже народный депутат Украины. Вот такие мы были. Умели и любили трудиться, умели найти место в обществе. О себе не говорю, но все они были уважаемые люди.

Я забыл сказать еще об одном своем школьном друге. Игорь Винокуров был единственным моряком в Советском Союзе, выжившим в числе пятерых людей после катастрофы самолета АН-24 рейса Рига-Лиепая. Он остался без ног. Он – Почетный гражданин города Рига. Вот такие годы. Вот такие люди.

– Курбатов и швейная фабрика – неразделимы. Давайте вспомним этот период.

– Я возвратился на нашу фабрику в 1976 году после трех с половиной лет директорствования на швейно-галантерейной фабрике. Пришел на должность главного инженера объединения, которое было самым крупным по количеству работающих и по объемам производства в главке «Укрпромспецодежда». В состав объединения входило три фабрики: наша, александрийская и города Балта Одесской области. У нас было четыре с половиной тысячи работников. Объемы были невероятные. Каждое предприятие специализировалось на определенном виде продукции. Балта шила военное обмундирование рядового состава. Александрия специализировалась на производстве ведомственной одежды: пальто для учащихся проф­техучилищ, костюмов для Министерства гражданской авиации, пальто для Министерства железнодорожного транспорта. А наша фабрика работала с изделиями химзащиты, которые в объеме производства составляли 75 процентов. А 25 процентов – пальто.

– Сколько лет вы проработали на швейной фабрике?

– Сорок один год.

– А есть аналоги среди руководителей? Хотя бы в легкой промышленности.

– В Черновцах. На «Трембите» женщина-руководитель Стелла Емельяновна. Правда, она ушла значительно раньше, чем я (я в 75 лет). Остальные уходили с должности по разным причинам. Ведь работать было невероятно трудно, даже в советские годы.

– У кого вы учились директорствовать?

– Я воспитывался плеядой наших кировоградских директоров. О них мало кто сейчас говорит. Говорят о сегодняшних, но они – бизнесмены, они владеют основными средствами предприятий, на которых построили свой бизнес.

А кто вспомнит завод радиоизделий – Филиппова, Красовского, Бондаренко? О них не вспоминают. Или «Пишмаш». Или «Красная звезда»… Я был директором, когда «Красную звезду» возглавляли Курцев, Карленко, Желтобрюх, Гутник и уже потом Саинсус. Или «Гидросила», тогда завод тракторных гидроагрегатов. Яницкий, Желтобрюх, Бугреев, Титов – это величины. А в легкой промышленности – Удодовский, Тупчиенко, Мизерная, Фоломеева. Это глыбы. На пленумах горкома партии я внимательно слушал то, что они говорят, и делал для себя выводы.

Учили не только руководители предприятий, но и партийные органы. Появились районы – Кировский и Ленинский, райкомы партии, сессии районного совета. А я был депутатом и членом Ленинского исполкома десятки лет с 74-го. И эти органы – кто как – воспитывали нас. Партийные и советские органы должны были не только заниматься администрированием, но и воспитанием. А у нас бюро райкома, горкома и обкома партии иногда превращались в орган бичевания. Во главу угла ставили наказание. Это было с позиции силы, и им это нравилось, они ликовали, если кого-то доводили до слез.

Я был свидетелем такого, возмущался. Неспроста меня в райкоме партии называли «колючий Курбатов».

– Получается, вы рисковали. Должностью, карьерой…

– Рисковал? А я никого не боялся. Я говорил правду. Да, правда очень не нравилась. Когда появился Николай Игнатьевич Самилык, первый секретарь обкома партии, он перевернул Кировоград и область. Мне нравились его методы работы, но до одного случая.

Это было в восьмидесятых годах, состоялось бюро обкома партии, на котором слушали вопрос о хищении социалистической собственности на предприятиях мясной, мясо-молочной продукции и легкой промышленности. Это бюро длилось два с половиной часа. Причем из легкой промышленности пригласили меня одного. В докладе заведующего отделом легкой и пищевой промышленности звучало такое, что у меня от нервного напряжения мышцы живота пульсировали. Да, хищения на этих предприятиях были существенные, даже на уровне руководства. Но сам ход бюро был похож не на воспитание, а на расправу.

Я не могу много говорить, потому что этих людей нет среди живых. Не хочу проходиться по их душам. Многие получили взыскания, был вариант исключения из партии. Я после того бюро не мог прийти в себя несколько дней. Пришел на фабрику, пригласил секретарей парткома, профкома, комитета комсомола и сказал: «Ребята, давайте солидарничать. Если, не дай Бог, нас из-за плохой работы будут слушать на бюро райкома, горкома, обкома, нам не сдобровать». Поверьте, за тридцать шесть лет ни одного раза наше предприятие не слушалось на заседаниях по поводу неудовлетворительной работы. Могли слушать два коллектива: нас как положительных, другое как отрицательное. Выдержать на бюро то, что я вам рассказал, мог не каждый сильный человек.

И еще. Была такая программа – о создании в сельской местности предприятий по изготовлению продукции в сезонный период времени. Это когда на селе заканчивается уборочная кампания, и люди остаются без работы. В общем, всю зиму пьют. Самилык поставил нам задачу в селе Березовка Устиновского района сделать цех по пошиву швейных изделий из овчины. Нас там осенью собрали (это помнят Щербина, Москаленко, Марковский, других нет, к сожалению), и революционным путем мы это запускали. А ко Дню Победы мы должны были представить первую дубленку. Каждый вторник в любую погоду в Устиновском районе была планерка. И 9 Мая мы показывали дубленку и торговались, сколько за нее можно взять денег.

А еще мы должны были в Новгородковском районе сделать 12 домиков для свиноматок. В Бобринецком районе мы построили силосо- и сенохранилище. В Веселовке Кировоградского района несколькими предприятиями, в том числе и нашим, был построен поселок для молодых специалистов сельского хозяйства.

– А какими силами вы это делали? Вы, предприятие легкой промышленности.

– Своими. Нанимали людей, потому что своих строителей не было. Все, что было намечено, сдавали. Но потом встал другой вопрос: о развитии подсобных хозяйств на промышленных предприятиях. Посчитали, сколько у нас работающих, потребление мяса и других продуктов на одного человека и сказали, что я должен кормить своих людей. А для этого надо заниматься подсобным сельским хозяйством.

У нас было 120 голов крупного рогатого скота, 80 голов свиней, 36 пчелосемей. Слава Богу, что мы отбились от отары овец, которую надо было закупить. В спецхозе «Заря» было тепличное хозяйство, где были наши теплицы. Парадокс заключался в том, что в наших теплицах собирали 8 килограммов огурцов с одного квадратного метра, а у них – 12-15. Почему? Нас обманывали по-черному. И содержание животных было убыточным. Килограмм мяса стоил в три-четыре раза больше, чем на рынке.

Терпеть дальше все это было невозможно. Кто мог об этом сказать? Колючий Курбатов. На пленуме райкома партии я решил это высказать. Когда мне дали слово, я сказал то, чего от меня ждали, а потом решил высказаться о подсобном хозяйстве. Зал замер. Тишина была невероятная. А я сказал об убыточности и нецелесообразности этой идеи. О том, что мясо дороже, чем на рынке, что каждый должен заниматься своим делом. Мертвая тишина…

Еще пара выступлений, и Самилык, обращаясь ко мне, говорит: «Вот вы зрелый коммунист, опытный руководитель. А кто будет кормить ваш коллектив? Скажите пленуму». Он меня полоскал по полной партийной программе. Я испытал такое… После пленума все выходили подавленные. Только клерки учреждений, которым подсобные хозяйства не были доведены, говорили мне: «Ну что, Курбатов, доигрался?» А мне еще больнее было.

А утром следующего дня звонок из райкома партии от Алексея Николаевича Спинко: «Зайдите». Я зашел. И Спинко говорит: «Ну не совсем корректно. Николая Игнатьевича в “Перце” раздолбали, и вы еще». А я говорю: «Ну а кто мог сказать? Я сказал». А еще через пару дней выставка цветов в городе. К нашей экспозиции подошел Самилык с партийной свитой. Перекинулись словами, и он говорит: «Ну вы и лукавый»… А какие же у нас потом были отношения, когда КПСС перестала быть руководящей и направляющей!

Многие партийные и советские деятели, лишившись руководящих должностей, опускались на землю, были ближе к нам и роднее, и нас это радовало. И таких примеров я могу привести много. Людей хороших, талантливых было предостаточно, но структура и работа партийных советских органов обязывала их вести себя определенным образом.

– Многое поменялось. Пришла в страну приватизация. Как приватизировалась швейная фабрика?

– Главной задачей приватизации было то, чтобы собственником стал трудовой коллектив. А кто стал собственником фабрики? Курбатов? Нет. У меня 200 акций по 2,40 на 480 гривен. В структуре акционерного общества швейной фабрики «Зорянка» моя часть составляет 0,0134. Первые покупатели у нас были киевляне, молодые выпускники факультета экономики киевского университета имени Шевченко. Ехануров у них был завкафедрой. Приехали и скупили фабрику – 36 процентов. Все, что мы создали, построили – детский сад, экспериментальный цех, общежитие, турбаза на Обозновском водохранилище, пионерский лагерь в Треповке, база в Каролино-Бугазе, – по «просьбе» нашего государства было передано в местные советы. Что-то работает, что-то разворовали (лагерь в Треповке), что-то отобрали методом угроз (база на море).

– Фабрику купили приезжие, но вы остались директором. Как это стало возможным?

– Это было сложно. Когда было первое собрание акционеров и приехали киевляне, рабочие не поняли, что не все могут быть на собрании. А пришли все и заполнили зал. Задержка по выплате зарплаты была три или четыре месяца, новые хозяева это знали и хотели на этом сыграть. Я помню, как один из них сказал рабочим: «Я привез деньги и выплачу сегодня вам зарплату, только вы решите вопрос вашего директора». Люди сказали: «Мы на это не купимся. Мы с ним прожили хорошие годы. А кто вы такие?»

Со стороны первого собственника со мной были очень серьезные разборки. Они хотели из целостного комплекса сделать несколько отдельных участков с целью уйти от налогообложения. Я этому противился. Собственники говорили, что привезут директора из Киева, а меня снимут с работы. Я предложил им попробовать, но предупредил, что наши женщины этого не допустят. Меня хотели нагнуть, но им это не удавалось.

Мы работали, вышли на европейский уровень, набрали обороты, фабрика стала привлекательной. Потом появились другие акционеры. Я даже представить себе не мог, что живущие в Кировограде люди могут купить нашу фабрику. Для документальной передачи приехала группа людей, заходят ко мне в кабинет Эдуард Джангирович Зейналов и другие. Представились новыми собственниками, я сказал, что легче будет работать.

Хочу сказать, что Эдуард Джангирович – высокопорядочная личность. Он очень грамотный, коммуникабельный. Во время нашего первого разговора он сказал: «Владимир Ильич, в хозяйственную деятельность я не вмешиваюсь. Вы – профессионал, опытный, бразды управления я отдаю вам. Что касается финансовых вопросов – будем согласовывать. Главное – зарабатывайте деньги». И так продолжалось десяток лет. Может, другие мешали мне работать, это отдельный разговор, и он об этом знал, но ничего не мог сделать в силу ряда обстоятельств. Но у нас с ним были дружественные отношения. Он радовался, когда мы технически переоснащались, обновляли ассортимент, зарабатывали деньги.

– Как вам удалось выйти на Европу? Это наверняка было очень сложно.

– Это стало возможным благодаря тому, что мы технически перевооружились. А кто нам в этом помог? Галина Семеновна Закр­жевская, управляющая Укрсоцбанком, царство ей небесное. Я пришел к ней и говорю: «Мы едем на всемирную выставку технологического оборудования в Германию, меня там никто не знает. Дайте мне гарантийное письмо, что, если я, взяв оборудование, не смогу выплачивать деньги, вы подставите свое плечо». Она сначала колебалась, но письмо дала. Мы приехали в Кельн и купили 40 единиц уникального технологического оборудования. Причем, когда я просил оборудование в рассрочку на год, показал гарантийное письмо, представитель компании сказал: «А мне не надо письмо. Я вижу, что вы честный человек». Это был двухтысячный год. Оборудование стоило больше 400 тысяч марок. Мы установили оборудование, набрали людей из центра занятости, открыли цех.

Знаете, как я вел себя с партнерами Германии, Италии, Франции? Когда мы начинали обсуждать программу сотрудничества, я говорил: «Мы приехали к вам не выигрывать и не проигрывать. Давайте строить наше партнерство на отношениях чистоты и честности». У нас были серьезные разногласия, но мы все-таки находили компромиссные решения, которые не ущемляли интересы обеих сторон.

– Как у вас получилось стать таким европейским руководителем?

– Может, из-за того, что я простонародец. Может, из-за того, что я не чересчур самолюбивый. Я мог идти на уступки. Я ради нашего предприятия даже мог унижаться. Могу привести пример. В 2012 году курс евро упал до 9 гривен, а кредиты в банке были 24 процента. Я кредитовался только под выплату зарплаты, а не под производство. Так сложилось, что мы приехали в Германию на переговоры с представителями фирмы, и я попросил разрешения переговорить с президентом компании. Встреча состоялась. Я рассказал о наших проблемах, просил помочь – перечислить нам 10 тысяч евро за продукцию, сырье для которой еще находилось у них. Он пошел на это.

Вы говорите, что я стал европейским руководителем. А ведь многие называют меня советским. Да, я воспитанник советского времени и горжусь этим. Не каждому выходцу из простой пролетарской семьи было дано пройти всю эту школу. Я не воровал. Если б я воровал, «Зорянки» бы не было. Если б воровал, я бы лично ее приватизировал. Мне покойный сын говорил: «Папа, как ты умудрился, работая столько лет руководителем, оставить нас без крупицы собственности?»

Я работал над собой, очень много читал, изучил экономические, политические вопросы. Со мной же можно говорить и о политике, и о законодательстве. Я могу ошибиться, но я же и не политолог, которых сегодня как пшена на белом свете.

– Если Курбатов-директор известен очень многим, то неформальный Курбатов – далеко не всем. Немногие знают, что вы бегали марафоны. Почему вы побежали?

– Меня называли не только советским, но и бегающим директором. И в Министерстве легкой промышленности знали, что я занимаюсь таким видом спорта. В первую очередь побежать меня заставил лишний вес. Директор, который не занимается каким-то видом спорта, обязательно набирает килограммы. А я не хотел, чтоб мой живот свисал или лежал на столе. Я стал набирать вес и решил, что если не побегу, то не знаю, во что превращусь.

Мы жили рядом со стадионом, там была группа здоровья, и я туда записался. Мне было уже за сорок, и я очень увлекся бегом. Сначала был пробег Кировоград-Северинка, потом дальше. Вдруг подумал: а смогу ли марафон пробежать? А для этого нужны специальные тренировки, режим питания, объем пробежки за неделю минимум 70 километров. Каждое утро 10 километров, а в выходной по объездной дороге 20 км. Я так себя и готовил.

Никто из директоров не участвовал в семнадцати марафонах. У меня был марафон по Дороге жизни Ладога – Ленинград. Это очень трогательный марафон, где присутствовали оставшиеся в живых освободители Ленинграда. На берегу Ладоги стоит знак «Разорванное кольцо». Стартом был залп «Катюш». Рассказывать непросто, а участвовать было очень сложно… Участвовал в Московском международном марафоне мира – шесть раз бежал. Бежал Золотое кольцо России. Бежал Крымский марафон, Черниговский. Не буду подробно обо всем вспоминать – я обещал Юрию Илючеку рассказать. Скажу только, что последний марафон я пробежал, когда мне было 53 года.

– Расскажите о друзьях, о вашей крепкой мужской дружбе.

– Уникальность нашей дружбы – это чистота отношений. Ну вот так объединила жизнь меня, Фабрику и Ярынича. Это все в городе знают. Если хотят узнать о здоровье Ярынича, звонят не ему, а мне. Мы подружились в 74-м году, учась в университете марксизма-ленинизма. У нас действительно искренние дружеские отношения, с другими – приятельские. У меня ни к кому нет враждебного отношения, считаю, что и ко мне никто не испытывает злобы. Я не способен нанести сердечную травму.

С Владимиром Илларионовичем и Анатолием Степановичем мы интересуемся жизнью друг друга, здоровьем, собираемся втроем и общаемся.

– В баню ходите?

– Нет. Где бы мы ни собрались, у нас это называется «комната психологической разгрузки». Иногда приходим к Александру Дмитриевичу Саинсусу, и он включает старые песни, показывает архивные видео «Красной звезды». Можем несколько часов сидеть и отдыхать.

А баня… Я не признаю баню, где присутствуют копченая колбаса и водка. Это не для меня. Вот я со спортсменами бывал в бане: четыре часа, парилка, песочные часы, травяной чай и два яблока. Три с половиной – пять килограммов как не было. Вот то была баня.

– Вы и сейчас бегаете?

– Не бегаю уже больше года. Я хожу. До трех километров каждый день. Я делаю сильнейшую динамическую зарядку. У меня не болит ни один сустав. Я не позволяю суставам постареть, все в движении. У меня нет жировых отложений, у меня кубики на прессе.

– Не могу не спросить: почему вы так неожиданно и тихо ушли с фабрики?

– Не комментирую. Хотя скажу. Я своими заявлениями об уходе надоел Эдуарду Джангировичу. Когда мне было 75, я отсчитывал каждый день до 1 апреля 2013 года, когда было 36 лет директорского стажа. И поверьте, не из-за того, что я устал, а из-за ряда обстоятельств. Может, кто-то из тех, кто это прочитает, все поймет.

Мог ли я дальше работать? Безусловно. Я сегодня в таком состоянии, что считаю в уме, пока кто-то на калькуляторе. Я веду семейный бюджет, каждый день снимаю показания счетчика, планирую расходы газа, воды и электроэнергии на месяц. Я читаю, анализирую. Многие поражаются моей памятью. Мог бы работать, но время уже ушло. В апреле будет пять лет, как я не работаю.

Я хочу сказать доброе слово в адрес ветеранов швейной фабрики, нынешнего коллектива, моих воспитанников, которые сегодня руководят «Зорянкой». Я бы не состоялся, если бы не эти люди. Они мне помогали, я у них учился и рад, что встретил таких людей на своем жизненном пути.

– Вы – ровесник Высоцкого. Какое у вас отношение к его творчеству?

– Прекрасное. Я был на могиле Высоцкого в год его смерти – марафон тогда бегал в Москве. Я слушал, как на Ваганьковском читают его стихи, поют его песни. От него как от личности, от его голоса, стихов я в восторге.

– У творческих людей не принято спрашивать о планах на будущее, а у вас я спрошу. Так какие планы?

– Гарантирую: в 2038 году вы будете брать у меня интервью в связи со столетием.

– Но до столетия встретимся и пообщаемся еще не раз.

– Безусловно. Как говорит мой любимый Жванецкий: «Не спешите, и все сбудется. И вот – сбылось! Я уже не спешу»…

Фото из архива Владимира Курбатова