Наш Высоцкий

25 января – особая дата для поклонников Владимира Высоцкого. Конечно, мы не забыли день рождения великого поэта и актера и пообщались накануне с местными ценителями его творчества.

Была идея фан-клуба

– Сказать, что для многих из нас, подростков семидесятых, песни Высоцкого были особенными, – не сказать ничего, – рассказал журналист Владимир Бабич. – Они входили в наше повседневное общение, как сушеные бычки к пиву: «Ой, где был я вчера…», «Где деньги, Зин», «Вот пишу, а слезы душат и капают», «Встретились, как три рубля на водку, и разошлись, как водка на троих», «Страшно, аж жуть», «Говорят, шпионы воду отравили самогоном».

Смешно было бы говорить, что пластинки с песнями, где были бы такие строки, выпускала бы всесоюзная фирма грамзаписи «Мелодия». Процветал так называемый магнитофонный самиздат. На улице запросто мог подойти кто-нибудь из сверстников или гораздо старший и спросить: «Слышал, у тебя Высоцкий есть?» – «Есть». – «Дай переписать». – «Без проблем. Приходи со своим “магом”».

Из дома в дом таскали мы пудовые «Брянски», «Кометы», «Айдасы», шнуры к ним, бутылочки с «клеем» для пленки – ацетоном, чтобы переписать уже знакомую песню, но в другом варианте или с лучшим качеством. Случались и курьезы. Однажды на десяток лет старший Олег Гребенюк, прослушав одну из моих бобин, сокрушенно покачал головой: «Половина из этого – не Высоцкий». Ту бобину я записывал у Вити Катеринича – любителя играть на гитаре. Витек монтировал записи – одну песню Высоцкого «разбавлял» двумя-тремя песнями Александра Галича или Аркадия Северного, но в собственном исполнении. Очень похоже было на голос Высоцкого. Были и такие (скажем, Валера Сиднин и его брат Юра), кто относился к записям с особой требовательностью.

На мой взгляд, именно обмен записями Высоцкого породил такое явление, как радиохулиганство (теперь это называют вещанием свободных радиолюбителей). Собрать из нескольких копеечных деталей «приставку» по силам было каждому. Подключали ее к ламповому магнитофону или проигрывателю, и все, кто имел средневолновой радиоприемник, могли в радиусе трех – пяти километров слушать и записывать Высоцкого из трансляций «Фантомасов», «Альбатросов» или «Улыбок скелетов». Правда, за нарушителями радиоэфирного покоя днем ​​и ночью охотились пеленгаторы и, поймав с поличным, отбирали всю радиоаппаратуру и даже утюги.

Транслировали Высоцкого не только самосклепанные радиопередатчики, но и «Голос Америки», «Би-би-си». На Радио «Свобода» была даже постоянная рубрика «Они поют под струнный звон», ведущая которой Галина Зотова предлагала послушать песни Михаила Ножкина, Юза Алешковского, Юрия Визбора и, конечно же, Владимира Высоцкого. Записи были бы очень чистыми, если бы не печально известные глушилки и «плавание» радиоволны. Кстати, в конце каждой передачи Зотова отмечала: «Записи прозвучали без согласия авторов». (В одной из песен Высоцкий вспомнил этот факт: «…заграница передает мою блатную старину, Считая своим долгом извиниться: – Мы сами, без согласия…»)

Кое-кто, как мой друг детства Андрей Зайцев, любил еще один способ распространения «самиздатовских» песен: выставляли в окно громкоговоритель от кинопроектора и на всю громкость включали магнитофон. Как правило, такие концерты прекращались после первого визита участкового милиционера.

До сих пор задумываюсь: что нас, тогда 12-15-летних мальчишек, так привлекало в песнях Высоцкого? Кто бы поверил, если бы я сказал, что строчки «На братских могилах не ставят крестов, И вдовы на них не рыдают, К ним кто-то приносит букеты цветов И Вечный огонь зажигает» воспитывали у нас чувство безумного патриотизма? Или в том, что мы, слушая песни Высоцкого, исследовали его неожиданные рифмы: «тыщ шесть – точно есть», «не спится мне – ну как бы мне не спиться – я в колесе не спица», «по Волге плавая – прохожу пороги я»? Или понимали двойной смысл слов: «И нас обратно к прошлому ведет Вся стройная, как “Ту”, Та стюардесса – мисс-Одесса, Доступная, как весь гражданский флот»?

Конечно, по малолетству мы были далеки от этого. Более того, слушая песни, выхваченные из контекста спектаклей, считали, что не кто иной, как Высоцкий, сожалеет о том, что: «В куски разлетелася корона, Нет державы, нет и трона, Жизнь России и законы – Все к чертям».

Часто не понимали и иронии Высоцкого, поэтому, например, в песне «Об антисемитах» за чистую монету воспринимали, что именно евреи «замучили, гады, слона в зоопарке», а «по Курско-Казанской дороге построили дачи, живут там, как боги».

Прежде всего в песнях нас привлекали разговорная лексика, интересные сюжеты и их герои, которые в тогдашней печати героями и не были: «Раз однажды гулял по столице, двух прохожих случайно зашиб и, попавши за это в милицию…», «Бродяжил, и пришел домой уже с годами за спиной. Висят года на мне – не сбросить, не продать. Но на начальника попал, который бойко вербовал, и за Урал машины стал перегонять».

Представляете, если бы в «Кировоградской правде» или в «Молодом коммунаре» подали такую ​​организацию культурно-массового мероприятия трудового коллектива, скажем, дважды орденоносного завода «Красная звезда»: «Раздали маски кроликов, Слонов и алкоголиков, Назначили все это в зоосаде»?

Когда повзрослели, по-другому стали воспринимать песни Высоцкого. Задумывались, почему «Мы в очереди первыми стояли, а те, кто сзади нас, – уже едят» или кто эти злоумышленники, которые «Таскают – кто иконостас, кто крестик, кто иконку. И веру в Господа от нас увозят потихоньку». А строчки «Гололед на земле, гололед Целый год напролет – гололед, Будто нет ни зимы, ни лета. Чем-то скользким одета планета… Даже если планету в облет, Не касаясь планеты ногами, Не один, так другой упадет (Гололед на земле, гололед), И затопчут его сапогами» можно было слушать, когда на душе становилось особенно тоскливо, когда «неймется и не спится или с похмелья нет на мне лица». Мне нравилась «Колея» («Эй, вы, задние, делай как я! Это значит – не надо за мной, колея эта только моя, выбирайтесь своей колеей»), «Песня микрофона» («Часто нас заменяют другими, чтобы мы не мешали вранью»)… Всего не счесть.

Взрослели и мы, и творчество Высоцкого. Он уже исполнял баллады, появилось больше лирических песен: «Здесь лапы у елей дрожат на весу, Здесь птицы щебечут тревожно, Живешь в заколдованном диком лесу, Откуда уйти невозможно», песни стали более философскими, и их, как пелось в одной пародии на Высоцкого «в подъездах-подворотнях», уже не «распевал хмельной народ». Да и поклонников его творчества в конце 70-х стало меньше…

Но в то июльское утро 1980-го я сделал открытие: Владимир Высоцкий имел действительно всенародную любовь («Стал певцом народным, заслуженным не став», – кто сказал, уже не помню). Стоило пройтись кировоградскими Черемушками, чтобы в этом убедиться. Весть о смерти певца облетела мгновенно. Из многих окон раздавалось: «Ну, что за кони мне попались привередливые», «Перережьте горло мне, перережьте вены, только не порвите серебряные струны», «Мне не стало хватать его только сейчас, когда он не вернулся из боя»…

Смерть Высоцкого вызвала новый всплеск интереса к его песням. Как тут не вспомнить соседку Ларису Рыбакову (увы, покойную), которая по крохам собирала все, что касалось Высоцкого, его окружения и творчества, создала несколько альбомов с газетными вырезками о певце и его фотографиями. Лариса часами могла рассказывать о тех, кому была посвящена та или иная песня, а когда Нина Даниленко (тоже пылкая поклонница Высоцкого еще с тех пор) написала в «Молодом коммунаре» об увлечении Ларисы, та окрылилась сама и создала клуб любителей творчества Высоцкого. На первое собрание пришло человек двадцать – Виктор Дайдакулов, Сергей Ступа, Толя Коган… Особенно запомнился Константин, готовый за неизвестной ему фонограммой пешком в Знаменку идти.

Предполагалось, что в клубе будут обмениваться записями Высоцкого, анализировать его творчество. Но уже тогда начали появляться пиратские кассеты с довольно качественным звуком, вышли первые пластинки «На концертах Владимира Высоцкого», а преждевременная смерть Ларисы Рыбаковой окончательно похоронила идею клуба.

Вместе с тем пресса запестрела воспоминаниями как друзей барда, так и тех, кто с ним «сидел еще в Магадане», а также «дружков по гражданской войне». Смаковались подробности жизни Владимира Семеновича: «сколько в месяц получает и в который раз женат». Масла в огонь добавили воспоминания Марины Влади «Владимир, или Прерванный полет». Стало грустно и неинтересно. Для настоящих ценителей Высоцкого (а их и сейчас немало в нашем городе) главное – его песни. А о личной жизни великого певца, поэта, актера лучше, считаю, сказал духовный крестный отец Высоцкого Булат Окуджава: «Говорят, что грешил, Что не к сроку свечу затушил… Как умел – так и жил, А безгрешных не знает природа».

Переночевать на Ваганьковском

– Высоцким как поэтом я увлекся в 1979-м благодаря старшему, очень начитанному другу Леониду Багашвили, с которым вместе учился на филфаке Кировоградского пединститута, – вспомнил Александр Чуднов. – До этого я не воспринимал Высоцкого всерьез: ну, хрипит что-то…

Над головой у меня – три книги. «Нерукотворный свет» Анатолия Величковского, парижское издание, 1981 год. «Кобзарь», издание 1961 года, в зеленом переплете, с предисловием Рыльского, – точно такие были у моих мамы, бабушки, тети. И «Нерв» – сборник стихов Высоцкого, изданный в 1981 году в «Современнике». Сочетание этих трех книг – важно для меня.

Есть у меня вырезки журнальных публикаций о Высоцком. Еще одна такая папка – о Шукшине.

Когда я уже преподавал зарубежную литературу в пединституте, стихотворение Высоцкого «Мой Гамлет» было знаковым в изучении образа Гамлета. Спектакля не видел, но доверяю Козинцеву, который сказал, что Гамлет в исполнении Высоцкого – грубый и неотесанный, но отвечает реалиям современности.

Однажды в 1981 году я поехал в Москву. Поселиться в гостинице было непросто, так что первую ночь должен был провести на вокзале. Тамошняя работница меня и направила на Ваганьковское кладбище, где сторожил ее муж и в своей каморке давал приют таким, как я. Переночевал я там еще с двумя гостями столицы на раскладушках, вышел на улицу и увидел рядом со сторожкой могилу Высоцкого, всю в цветах. Памятника еще не было.

Высоцкий для меня – как нерв. Мог передать боль разных людей, от вора до инженера, их представления о честности и порядочности. Перевоплощался и был при этом искренним. И о сути поэта никто не сказал точнее его: «Поэты ходят пятками по лезвию ножа И режут в кровь свои босые души».

Выступал недалеко от нас

Владимир Босько не уверен, что хрипловатый голос, который он слышал подростком из магнитофона, принадлежал Высоцкому.

– Это было в середине шестидесятых, мне было лет двенадцать – тринадцать. Наша семья жила на Кущевке. Недалеко от Семеновского переулка, у реки, – территория, которую все называли островком. Возвращаясь из школы, мы там играли в футбол, а старшие – мы говорили на них бандиты – выпивали, у них был магнитофон. Они слушали блатные песни – в исполнении то ли Высоцкого, то ли другого барда, который пел в его манере. Среди молодых людей выделялся Марутовский, стиляга, по прозвищу Мак. Он носил бороду, как у Че Гевары. Чрезвычайно эрудированный, разбиравшийся в литературе, знал английский. Любил выпить. Тогда популярно было алжирское вино в литровых бутылках, которые называли фугасами. Мак объездил весь Союз, родители его были непростыми. От него мы и узнали о фильме «Колдунья» с Мариной Влади, он увидел его в Москве.

В семидесятые годы Владимир Босько, учась в Кировоградском пединституте, случайно зашел в универмаг УТО «Кировоград» и купил там виниловую пластинку-миньон с четырьмя песнями Высоцкого в оранжевой обложке.

– Я любил слушать эту пластинку. А отец, фронтовик, выпив рюмку, плакал от песни «Он не вернулся из боя». «Это же фронтовик написал!» – говорил. Я ему: «Батя, он – не фронтовик!» Отец не мог поверить. Песня – гениальная, особенно слова: «Наши мертвые нас не оставят в беде, наши павшие – как часовые…»

Босько невдомек, как гастролировавший по всему СССР Высоцкий не выступил в Кировограде.

– В Кременчуге же был, рядом! Удивительно, что Елисаветский, администратор нашей филармонии, не пригласил его. Здесь выступали суперзвезды советской эстрады. Из моих знакомых с Высоцким встречались Витя Полатько и Саша Черненко (я вместе с ними в институте учился). Они служили в Москве в госпитале имени Мандрика, где обслуживалось высокое военное начальство. Несколько раз видели Высоцкого, который там добывал дефицитные лекарства для знакомых, и даже общались с ним. Неожиданностью для Вити и Саши было то, что Высоцкий – невысокого роста. Поразили его дружелюбие, открытость. Еще и автограф взяли у Высоцкого. Черненко обещал мне привезти и показать, но так и не показал.

Для Владимира Босько Владимир Высоцкий прежде всего – великий поэт.

– Он мог бы быть просто поэтом. Но, поскольку его стихи не печатали, нашел гениальный выход – петь под музыку. Сначала пробовал, как Вертинский, под рояль. Высоцкий отлично играл на пианино. Впоследствии овладел гитарой. И состоялся как гениальный бард. Но когда его произведения читаешь, воспринимаешь их как стихи, а не как песни. Там столько гениальных строчек! Например: «Кто-то скупо и четко отсчитал нам часы Нашей жизни короткой, как бетон полосы…» Сильное впечатление произвели стихи знаменитых поэтов на его смерть – Окуджавы, Градского, Ахмадулиной. Они распространялись в виде фотокопий, и у меня были такие.

К сильнейшим текстам Высоцкого Босько относит и «Балладу об уходе в рай» («Ах, как нам хочется, как всем нам хочется Не умереть, а именно уснуть…»), которая звучала еще в фильме «Бегство мистера Мак-Кинли» 1975 года. А вот фильм Буслова «Высоцкий. Спасибо, что живой» 2011 года, в котором она использована в качестве саундтрека, разочаровал – в частности, и из-за высокотехнологичной маски-робота лица главного героя.

В свое время поразили Владимира Босько и «История болезни» Высоцкого, «Ведь вся история страны – История болезни». Стихотворение «А мы живём в мертвящей пустоте…» вызывает у него ассоциации с «Думой» Лермонтова («Печально я смотрю на наше поколенье…»). А стихотворение «Я не успел» считает пророческим. В самом деле, «Пришла пора всезнающих невежд, Все выстроено в стройные шеренги, За новые идеи платят деньги, И больше нет на “эврику” надежд».