«И душа радуется…»

– И не забудь спросить Любу о чуде, которое произошло с ней, когда писала икону Луки Крымского, – готовила меня заведующая отделом искусств библиотеки имени Чижевского Светлана Ушакова к встрече с художницей Любовью Кирьяновой, которую знающие люди называют одним из лучших современных портретистов и иконописцев Украины. Кирьянова подтвердила: чудо было, даже два. А сперва рассказала о детстве.

Оказывается, родом она из Евпатории. Фамилия отца – Магера. Матери – Онищенко. Предки – и по отцовской линии, и по материнской – с Полтавщины.

– Мама родилась в татарском селе, название – Аярча. На села у нас говорили «деревня». В Аярче кроме татар жили потомки переселенцев из Украины. Отец – из поселка Черноморского. В юности хорошо лепил. Делал фигурки – волов, запряженных в повозки, человечков. В Черноморском же – месторождения красной глины. Отец работал шофером. Мама – уборщицей. Я родилась третьей. Братик умер младенцем. Росла с сестрой.

На вопрос, нуждалась ли их семья, Любовь Кирьянова вздыхает:

– Жили как все. Конфет я малой не знала. Лучшее лакомство – сахар, в кусках.

Девочкой она накупалась в море.

– Из моря не вылезала. Такая пловчиха была! В пять лет научилась, спасибо отцу. Отлично плавал. Экстремалом был. Как-то поплыл и скрылся. Мама бегает по берегу: «Гришка утонул!» А его нет и нет. Впоследствии голова показалась. Любил отец пощекотать нервы.

Кирьянова помнит и послевоенные руины в Евпатории, и остатки татарских жилищ в деревне, откуда родом мать.

– Мы гуляли на берегу, где был разрушенный санаторий. Затем его отстроили. На отдых приезжали со всего СССР. Всесоюзная детская здравница. Там же – больше всего солнечных дней на всем черноморском побережье.

Татар в Крыму уже не было – их депортировали в 1944 году. А мама с ними училась, она шесть классов окончила до войны. Показывала мне свою школьную фотографию, так там половина татарчат. Говорила, дружила с ними. От татар в мамином селе остались руины домов. Их называли зольниками. Мы с сестрой находили там медные украшения, осколки посуды.

Далее – о том, как пошла в художники

– Рисую с детства. Тогда же чтением увлеклась. Прочту книгу и рисую персонажей, как они мне представляются. Красивых людей рисовала. Все тетради были в рисунках. Директор забирал меня с уроков, чтобы агитацию рисовала. Старшая подружка уговорила мою мать отдать меня в «изостудию». Наука рисования давалась мне просто. А мечтала о журналистике или писательстве, потому что и стихи сочиняла. Но подружка, уже учившаяся в художественном училище в Симферополе, настояла, чтобы и я туда поступила. Художественное училище имени Самокиша было известно на весь Союз. И я поступила. Учиться нравилось. Преподаватели были отличные, талантливые художники – Леонид Лабёнок, Александр Иванченко, Валентина Харабарина, Шипов. В училище – два отделения. В одном учили на оформителей, другое – живописно-педагогическое. Я – на живописно-педагогическом, воображала себя художницей. Дипломную защитила на «отлично». Работа называлась «Вишенки». Изобразила мальчика, а на ушах у него – по две вишенки, словно серьги. Позади – вишневое дерево. И мама вешает стирку на ветвях…

Окончив училище, Любовь получила направление на работу в Ужгород. А хотелось продолжить учебу – в знаменитой Мухинке, Ленинградском художественном училище имени Мухиной. Там потребовали «откреплений» – документов, которые бы освобождали от обязанности трудоустроиться по направлению. Подруга Нина Атаманова, с которой отправилась в Ленинград, предложила поехать в ее родной Кировоград: мол, работа здесь найдется. Но и в Кировограде пришлось походить, прежде чем Колпаченко, директор художественно-производственных мастерских Художественного фонда, принял девушек на работу.

– Работа в мастерских Худфонда меня разочаровала. Мечтала быть художником, а здесь – задача рисовать плакаты «Ленин жил, Ленин жил, Ленин будет жить». Или о курице, которая снесла рекордное количество яиц. Тем, кто с высшим образованием, поручали рисовать Ленина, Брежнева, членов политбюро. Художники называли краску, которой исполняли эти портреты, «мордвяной». Я и задумалась: стоило ли еще шесть лет учиться, чтобы рисовать политбюро? Говорю, не буду глупостями заниматься, пойду на стройку, кирпич подавать, буду хоть знать, что от меня есть польза. Нина с трудом отговорила от стройки: там же холодно.

А еще в мастерских Худфонда Любови не нравилось из-за интриг художников, которые боролись между собой за заказ. И все же проработала пять лет. Тогда и получила категорию творческого художника, что давало право изображать и Ленина, и членов политбюро, но это ее не увлекало. Да и Владимир Кирьянов, с которым познакомилась, работая в Худфонде, вёл себя как диссидент.

– Как пришла туда работать, много слышала о Вове Кирьянове, который в то время в армии служил. Его отец, Василий Кирьянов, был известным художником, стоял у истоков местного художественного союза. Как-то в цех заходит голубоглазый блондин, и все к нему: «О, Вова, ты из армии вернулся!» Я и подумала: это и есть тот Вова, о котором мне все уши протарахтели. Я Вове понравилась. Провожал меня домой. Поженились. Вова тоже в Худфонде работал. До армии учился в Ленинградском институте театра, музыки и кинематографии, специальность – скульптор кукольного театра. Студентом сочинял сатирические стишки о Брежневе, на него донесли. В КГБ ему предлагали сотрудничество, он отказался, из-за чего и отправили в армию – чтобы исправила его. Служил в клубе, многое перечитал литературы, еще больше убедился в фальшивости советской идеологии. Благодаря Вове я многое поняла. Школьницей меня не приняли в комсомол – из-за якобы плохого поведения. На самом деле я была непокорной. Зато приняли подхалимов, и мне было досадно. Потому что начиталась о Павке Корчагине и Зое Космодемьянской, хотела быть похожей на них. Правда, сомневалась в себе: выдержу ли, если будут пытать враги? И не любила лжи. Поэтому, когда в комсомол приняли других, сделала вывод: мне там нечего делать. В художественном училище меня приглашали в комсомол, но я не захотела. Там были мещане, которые мне не нравились. До четвертого курса меня уговаривали. Бесполезно. Наконец-то Вова мне все объяснил, я поняла: мы единомышленники. Один художник в Худфонде по прозвищу Годится – этим словом всегда оценивал хорошую работу – говорил на Вову «Англичанин». Потому что Вова пел «Битлз» под гитару. Любил песню Girl. А институт бросил – у него уже была я, потом Марина родилась. Я ушла из Худфонда, устроилась в детской художественной школе, а Вова остался. Мне говорили: «Вову там задавят без тебя». Потому что у него и категории творческого художника не было. Получал низкооплачиваемые заказы. В конце концов тоже уволился и устроился художником-оформителем на «Гидросиле», в корпусах возле Ингула недалеко от центра города. Я туда ходила рабочих рисовать. А Вова занимался любимой графикой. Времени на творчество хватало – с производственными задачами справлялся быстро. В девяностые годы «Гидросиле» уже не нужен был оформитель. Но Вова без дела не сидел. Занимался творчеством, иллюстрировал книги по заказу. Правда, заработки были скромные. Участвовал в выставках.

Если вы хоть поверхностно знакомы с творчеством известнейших художников Кировограда-Кропивницкого, то не нуждаетесь в объяснении, в чем заключается стиль Владимира Кирьянова и почему его называли кировоградским Гойей. «Он стал одним из самых ярких выразителей советского андеграунда. Это был вызов системе “социалистического реализма”, которая заставляла художника не выходить за определенные рамки», – как-то написал о графических фантасмагориях Владимира Кирьянова журналист Роман Любарский. И отметил, что многие годы «никто, кроме семьи, друзей и знакомых, не знал такого художника. Только в 1992 году его талант был подтвержден статусом члена Национального союза художников Украины». Любовь Кирьянова об этом вспоминает:

– Вовиной техникой восхищались художники. Но выставить многие свои работы он не мог. В композиции Вова был ас и меня научил этому. Он и живописцем стал бы замечательным, потому что чувствовал цвет. Когда ему говорили об этом, в ответ шутил: мол, лень готовить краски.

В детской художественной школе Любовь Григорьевна работает и сейчас.

– Здесь интересно, потому что с детьми же. Столько известных художников отсюда вышло! К примеру, Коля Ломакин, иллюстрирующий книги, победил во всемирном конкурсе дизайнеров. Аня Алексеенко, ныне Тимофиенко, которая с Ломакиным училась, а теперь возглавляет художественную школу. Таня Бондарь. Катя Гусева. Андрей Надеждин. Гена Гребнев, который во Франции живет и известен как Виктор Орли.

Еще во время работы в мастерских Худфонда картины Любови экспонировались на местных выставках. Некоторые работы поехали в болгарский Толбухин – побратим Кировограда. В 1976 году ее «Воспоминание об отце» побывало на республиканской выставке в Киеве.

– Я изобразила себя у портрета солдатика на стене. Тот солдат – как Володин отец. Светленькое, русское лицо, – описала Кирьянова работу «Воспоминание об отце». – Потом еще были выставки. В газетах обо мне упоминали. В 90-х я отошла от рисования рабочих. Вот смотрите.

Художница демонстрирует в смартфоне картину, на которой изображен Владимир Кирьянов, дочь Марина и две крысы: большая в тельняшке, меньшая с девичьей головкой и скрипкой, обе вроде бы миролюбивые. Сюрреализм.

– Однажды Юра Ботнар, Вовин друг, звонит из Киева – там проходила выставка «Краски степи», и мои работы экспонировались – и говорит, что по радио меня назвали кировоградским Сальвадором Дали.

Другие известные работы Кирьяновой – портреты Валерия Гончаренко, Валерия Сиднина, Владимира Могилюка, Юрия Любовича, Бронислава Куманского, Виктора Перепичая, Арсения Тарковского, Марии Заньковецкой, Юрия Яновского…

Наконец-то говорим об иконописи.

– Мне было около пятидесяти, когда впервые заказали икону. Я колебалась: может ли грешная женщина рисовать святых? Пошла на исповедь, каялась, плакала. А раньше думала: я ведь такая хорошая, никого не убила, ничего не украла. Запомнилась работа над иконой Луки Крымского, в миру Валентина Войно-Ясенецкого. Получив заказ, почитала его и полюбила. Он хорошо рисовал, но выбрал профессию врача, потому что решил, что в медицине принесет больше пользы людям. Выучившись, работал хирургом, написал с полдесятка научных трудов. За монографию по гнойной хирургии удостоен Сталинской премии. Профессор. После смерти жены стал священником.

Икону Луки Крымского я писала в пост. Однажды оторвалась от работы, потому что проголодалась. Поела борща в кухне, возвращаюсь, а в комнате – сильный аромат, как в церковном магазине. У меня и глаза на лоб. Подумалось, с ума сошла, галлюцинации… Принюхалась к иконе – ничем не пахнет… Продолжаю писать Луку Крымского. Я быстро писала. Через десять дней икону завершала, и не тяп-ляп, а каждую деталь тщательно выводила. Пост продолжался. Проголодалась, а у меня жареная рыбина была. Ушла на кухню, телевизор включила. Шла передача о живущей в монастыре 16-летней девушке, которая на тракторе работает и не хочет возвращаться к светской жизни. Она там оказалась из-за матери, которая сама ушла в монашки и дочь взяла с собой. Ем я рыбу, смотрю передачу и сочувствую бедной девушке, которую заперли в монастыре. Вдруг в горле застряла косточка. И ни туда, ни сюда. Кашляю, хлеб глотаю, ничего не помогает. Мне жаль: Луку надо писать, а тут кость в горле. В отчаянии забежала в комнату, где икона незаконченная, и произнесла: «Боже!» И кость как растворилась. Я так рада! Вова говорит, что Лука помог, он же хирург. Затем Вова спрашивал об этом батюшку, и тот сказал: это чудо.

Любовь Кирьянова – активная прихожанка Спасо-Преображенского храма в Кропивницком. Там, кстати, несколько икон ее работы. В Покровском и Благовещенском тоже. Имеются написанные ею иконы и в церквях других городов.

– Молюсь. Интересуюсь литературой православной. Читаешь о жизни Паисия Святогорца, о матушке Алипии, как они помогали людям, – и душа радуется.

В 2017-м мы продали квартиру на четвертом этаже и купили отдельный дом на Красногвардейской в ​​Кропивницком. Захотелось пожить на земле. Я ведь выросла на земле. Вова – тоже. Он на Красногвардейской провел детство и юность. Был очень доволен, что вернулся. Увлекся стряпней. Покупки делал на Центральном рынке, там его все знали. Вдруг погибает Марина, дочь. Она тоже художница. Сорок дней Марине отмечали, как Вову скрутило. Сначала думали: гастрит. Потом выяснилось, что рак. Не стало и Вовы. Знакомый врач сказал: это следствие пережитого стресса.

Я оформила опекунство над Мариниными детьми. Стала мамой в 65 лет. Павлику сейчас – 16, Максиму – 14. Думаете, легко мне? Саша, сын, – с нами. Он и художник, и музыкант. Преподает в художественной школе. Так и живем…