Люди, которые стабильно вращаются в культурных кругах Кропивницкого, часто замечают на разного рода мероприятиях одну очень интересную даму. Она предпочитает носить в свет элегантные головные уборы – шляпки, береты, ободки. А еще – она своенравна, умна и критична в своих высказываниях касаемо чего бы то ни было – от искусства до политики. Возможно, вы уже успели догадаться, речь пойдёт о Валентине Левочко – журналистке, более двадцати лет проработавшей в самых именитых печатных изданиях Москвы, а также в ряде наших местных газет. О творческой судьбе Валентины, о её виражах и превратностях – читайте в интервью. Предупреждение: в материале много раз используется слово «Москва». Это – не хвалебная ода «русскому миру», это – летопись жизни незаурядного человека, чьё наиболее активное время совпало с советским периодом.
– Валентина, как вы попали в журналистику? Кто вы по образованию?
– Я вообще филолог по профессии, окончила пединститут, в школе никогда не работала, а в библиотеке – было дело. Моё вхождение в журналистику – это очень длинная история. Дело в том, что я всегда мечтала быть артисткой, но уже в старших классах перенесла серьезное заболевание. Мне делали операцию в Киевском институте нейрохирургии – тогда он как раз только образовался и в народе назывался «институт смерти». Слава Богу, я осталась жива и все нормально. И вот, когда пришло время поступать, я сказала маме – только Москва. «Москва так Москва», - согласилась она, понимая, что я не поступлю. Понимал это и профессор, который меня оперировал, - он отговаривал меня от театрального. «Ты можешь заниматься литературой, посвященной искусству, но, пожалуйста, только не артисткой. У тебя недостаточно данных», - писал он мне. Да, мы переписывались, это были очень трогательные отношения. Профессор Юрий Афанасьевич Зозуля ответил мне на мое первое письмо – так и завязалась переписка. Хотя он уже на то время был заслуженным деятелем науки и заместителем директора по науке института нейрохирургии, всегда находил время ответить. У меня даже фотографии его сохранились. В общем, я не послушала ни врача, ни маму и таки поехала поступать. Не поступила, но решила через год обязательно пробовать еще раз. Вернулась домой, и мама рассудила, что поступлю я или не поступлю, а образование необходимо. Так я стала студенткой пединститута. В связи с болезнью у меня не было постоянных посещений, много училась самостоятельно. Подружилась со многими преподавателями, моя мама работала в институте, и поэтому они все знали, что со мной.
А в Москве у меня жили двоюродные бабушка и дедушка, меня всё время тянуло к ним в Москву. Они жили на Плющихе. Я очень люблю эту улицу. Помните, был фильм «Три тополя на Плющихе»? Так вот на Плющихе никогда ни единого тополя на самом деле не было, изначально рассказ назывался «Три тополя на Шаболовке», но Плющиха – все-таки коренная, очень яркая, узнаваемая московская улица, поэтому назвали именно так. Такое чувство, что в какой-то прошлой жизни я жила в Москве – так легко я в нее нырнула. Мои «Три тополя на Плющихе» когда-нибудь ко мне еще обязательно вернутся каким-то образом.
– Поступали ли вы в театральный на следующий год повторно, как планировали?
– На следующий год я поступать не захотела, потому что я увлеклась журналистикой. В местной газете «Молодой коммунар» уже напечатали мою первую заметочку, и я начала писать. Эта заметка была о враче Владимире Куприяновиче Яровом. Он был светилом для Кировограда, несмотря на свой тогда еще молодой возраст. Потом он уехал жить в Севастополь, а недавно я даже узнала, что он издал книгу воспоминаний об Афганистане – кажется, называется «Война – боль моя». Точно не помню. Вот так вышла моя первая заметка. Виктор Алексеевич Погребной покойный, царствие ему небесное, тогда был главредом и очень похвалил мой материал. Но потом, сколько я ни пыталась напечататься, ничего не получалось. Я как-то и сама не знала, о чем писать дальше.
– А как же вы попали в большую московскую журналистику?
– Совершенно случайно. Я любила шастать по магазинам и однажды в книжном купила такую небольшую книжонку «Лучшие годы мои» Марка Лисянского (Марк Лисянский – автор песни «Дорогая моя столица, золотая моя Москва»). Стала ее понемножку читать, а потом ни с того ни с сего взяла и написала рецензию. И почему-то послала в журнал «Октябрь». Да еще и написала письмо главному редактору, в котором даже назвала его Всеволодом Александровичем, хотя потом уже узнала, что он Всеволод Анисимович. Это меня так в институте дезориентировали. Несмотря на это, буквально через недельку я получила ответ – приглашение к сотрудничеству. Я писала небольшие рецензии для журнала «Октябрь», а потом уже в журналах «Москва», «Литературное обозрение» и «Литературной газете». А вот в «Литературной России» меня уже по-новому открыли. Однажды я случайно зашла в их отдел искусств и почему-то сразу расположила к себе руководительницу – она с ходу поручила мне статью о художнике Архипе Ивановиче Куинджи. Ну что я могу писать о художнике? Ведь я же до этого вообще никогда о художниках не писала. Она мне сказала: вы сможете, главное, передайте свое отношение к Архипу Ивановичу. С этого все и началось, я много писала о художниках, именно о передвижниках, потому что очень их полюбила. В том же году я писала о Тарасе Шевченко именно как о художнике. Шевченко-поэта знают все. Вот несколько лет тому назад моя приятельница говорила «Ой, а ты знаешь – Шевченко же картины писал». Я говорю «Здравствуйте, приехали! Все давным-давно знают это». И именно за эти статьи я получила премию. Начала печататься в «Литературной России» постоянно.
– Какими были ваши главные темы?
– В «Литературной России» – художники, в других СМИ – литературные рецензии. В период работы над рецензиями в журнале «Огонек» я познакомилась с отделом поэзии, а позже и с отделом критики (по иронии судьбы, завотделом поэзии и завотделом критики в одном кабинете сидели). Главредом «Огонька» тогда был Анатолий Владимирович Сафронов, чуть позже я познакомилась и с его дочерью Викторией Сафроновой. Мы с ней долгое время дружили, когда я бывала в Москве, то останавливалась уже у нее. У этой женщины была очень необычная судьба. Дело в том, что она родила дочь от Василия Макаровича Шукшина. У них с Викторией был такой твердый роман, еще до Лидии Шукшиной, и он почти жениться собирался, но отталкивало писателя то, что Виктория – дочка Анатолия Сафронова, а Сафронов был вхож в ЦК, журналом этим заведовал. В общем, Шукшин побоялся кривотолков о женитьбе на Виктории ради выгоды. Сложная была ситуация. Но я знаю, что он очень любил свою, получается, внебрачную дочь Катю. Он признавал её, и в школу девочка пошла под фамилией Шукшина. Недавно я прочитала в Интернете, что Вики Сафроновой уже нет в живых.
– Как вы стали театральным критиком? Как пробивались в закулисье больших театров?
– Хоть я и не стала артисткой, но театр со мной всю жизнь. Мое увлечение театром, артистической деятельностью никуда не делось. В «Огоньке» ко мне очень хорошо отнесся завотделом критики и вдруг решил, что я должна для них писать. Так что мои рецензии были еще в «Огоньке». А «Огонек» находился в одном здании с журналом «Смена», так я попала еще и в отдел искусств «Смены». Благодаря этому бывала во многих московских театрах. Самые теплые отношения у меня завязались с Московским Художественным театром, когда туда пришел Олег Николаевич Ефремов. А кроме того, меня заинтересовал очень популярный на то время «Ленком». Потом было знакомство с Марком Захаровым – просто подошла и познакомилась. Я действительно хотела хорошо писать. Мой труд был оценен, меня стали называть «рецензентом № 1». В журнале «Смена» узнали, что я в дружеских отношениях с «Ленкомом», и попросили меня дать что-то про него. Я пообещала сделать материал об Александре Абдулове. С ним у меня вначале ничего не вышло (Александр был человеком капризным), но, опять же, мне улыбнулась судьба.
В «Ленкоме» обыкновенной дежурной на входе работала одна очень добрая старая еврейка. Именно благодаря ей я в свое время пошла к Захарову. Я с ней подружилась просто так, без всяких прицельных мыслей. Я умела заводить отношения с простыми людьми очень легко. Она увидела, что я в плохом настроении из-за того, что интервью с Абдуловым не состоялось, и решила меня поддержать. Говорит: «Да зачем тебе этот проходимец?! Я тебя с Колей Караченцовым познакомлю». Так мы сумели найти общий язык и подружиться с Николаем Караченцовым. Вообще он очень хороший человек. Именно в то время, когда я с ним интервью делала, как раз, прошла премьера «Юнона и Авось». Причем я была не просто на премьере – я была на сдаче спектакля. Вся театральная Москва была на этой сдаче, я там кого только не видела – даже покойного Сергея Владимировича Михалкова. Потом в итоге я еще и об Абдулове написала в газете «Советская культура». (Смеется).
– Кого из ваших собеседников вы можете выделить особо?
– Очень горжусь знакомством с Иннокентием Михайловичем Смоктуновским. Это самый гениальный человек из всех, с кем я была знакома. Знаете, почему я так решила? Я его долго наблюдала. Первый раз заприметила в Киеве, на гастролях во Дворце «Украина». Во время антракта спектакля «Обратная связь», где Смоктуновский играл какого-то босса партийного, он пробежал на сцену мимо меня. Он был вылитый партийный «ого-го». Я была ошеломлена, конечно. Второй раз видела его уже в Москве – как раз пришла в дом МХАТа к концу репетиции. Смоктуновский, уходя с репетиции, натянул на себя кепку – ну босяк босяком, я была страшно удивлена этим контрастом: какой он величественный на сцене и какой босяк в жизни. И я решила познакомиться. Но опять не в этот раз. Как-то в филиале МХАТа на Петровке проходил спектакль, я пришла туда по работе к Олегу Николаевичу Ефремову и увидела во дворе машину, за руль которой садился Смоктуновский. Я быстро подбежала к авто: «Иннокентий Михайлович, я хотела вас видеть». «Меня?» – «Да, вас». И рассказала ему, что я такая и такая, из Кировограда и очень хочу поговорить, что его так любят наши зрители. И еще многое я там ему заливала. Он предложил мне встретиться на следующий день после «Господ Головлевых» (а у меня уже билет был припасен на этот спектакль). Спектакль тогда окончился в одиннадцать часов вечера, и уже в начале двенадцатого я караулила Смоктуновского на служебном входе, он спустился ко мне, и мы часа два проговорили в фойе театра.
– Кого еще из великих вы видели вживую?
– Самый интересный, с кем я пару раз общалась, – Муслим Магомаев. Я о нем писала в журнале «Телевидение и радиовещание», в рубрике «Портрет на память». О Наде Чепраге, о Вахтанге Кикабидзе…
– Вы сейчас пенсионерка. Пишете что-то?
– Я по-прежнему печатаюсь в «Вечерней газете» и в «Нашому місті». Пишу, в общем-то, об искусстве. В свое время, когда я работала в «21 канале» (а в нем, собственно, с меня все начиналось, потому что я была там поначалу одна журналистка), завела там рубрику «Кримінальний репортер повідомляє». Ездить на все происшествия с милицией я, конечно, не могла, но всегда имела доступ туда, куда остальным журналистам было зась. Мне давали все сводки, все необходимое. Очень дружила с Юрием Федоровичем Кравченко (у нас – начальник управления областной милиции, а в Киеве – министр), очень уважала его. С милицией я познакомилась, опять же, волей случая. Как-то во время работы в «Молодом коммунаре» у меня из кабинета украли кошелек. Какой-то рецидивист только вышел из тюрьмы, зашел в редакцию, схватил кошелек и побежал. А его тут же на лестнице один толстый такой работник милиции задержал. После этого началось – вечером ко мне приехали из милиции, взяли меня как жертву. Меня это все почему-то заинтересовало, и я познакомилась с генералом милиции Виктором Максимовичем Марусенко. Это был первый начальник областной милиции, о котором я написала большую статью как криминальный репортер.
– Вы всегда легко сходились с нужными людьми – с артистами, с руководителями, с милиционерами даже. Как вы считаете, благодаря чему?
– Прежде всего – это характер. Я всегда знала, чего я хочу. Если меня заинтересовал кто-то, я все-таки добьюсь общения. Я была целеустремленной. Вот еще один пример. Когда-то к нам приехал киевский театр имени Франко, и в это время с театром приехал Богдан Ступка, играл дядю Ваню. Я захотела с ним познакомиться – и познакомилась. Ему нравилось со мной беседовать, а мне – с ним.
– Как вы относитесь к празднику 8 Марта?
– Это мировой, международный, а не советский праздник. Мне этот праздник всегда нравился, я люблю получать поздравления к 8 Марта. Что-то особенное о нем вспомнить я не могу. Мне кажется, что этот праздник должен быть. Я помню, наш поэт Валера Гончаренко писал как-то так:
«Восьме березня,
Восьме березня –
Свято лагідне весняне,
Небо синє над березами
Посміхається і ясне».
Я считаю, что отнимать этот праздник у дам не нужно. Если говорить обыденно, то к женщинам надо всегда относиться по-джентльменски, но у нас по-джентльменски к женщинам относятся только 8 Марта, к сожалению. У нас есть депутатша такая Ирина Геращенко. Вот она ненавидит этот праздник. Всё это такая, извините, фигня. Когда все женщины идут с цветами – пусть маленький какой-то цветочек несут – это так здорово! Даже просто смотреть приятно. Когда тебе еще подарят вот так цветы? Пока молодая, то подарят, а уже когда женщина в возрасте… Я это по себе знаю.
Фото из личных архивов Валентины Левочко
№17 (1586)