Два моих ветерана

Естественно, за всю свою журналистскую карьеру доводилось общаться со многими фронтовиками, делать с ними интервью и просто встречаться, говорить. Но память вычленяет ярче других двух ветеранов.

Михаил Кандидов

Журналистская жизнь подарила мне не только общение, но даже нечто немного большее, не дружбу, но какие-то теплые отношения с Михаилом Кандидовым, Почетным гражданином города Кировограда.

О Михаиле Кандидове мы писали не раз. «Недобитый танкист», как он сам себя часто называл, был первым, кто в день освобождения Кировограда прорвался в город на своем танке. С ним всегда было о чем поговорить. Он сам это любил и часто приходил в гости в редакцию, она тогда располагалась в районе типографии, а Кандидов жил рядом.

А однажды летом 2007 года он пришел и предложил мне поехать с ним в Харьковскую область. На несколько дней. Оказалось, что в поселке Пересечное Дергачевского района Кандидову собрались присвоить звание Почетного гражданина поселка. Оказывается, он в войну и там отметился! Как откажешь такому человеку? И вот мы втроем – Михаил Дмитриевич, автор этих строк и фотокор «УЦ» Владимир Решетников едем на Харьковщину, три дня живем в санатории «Березовские минеральные воды», с утра до вечера у нас культурная программа – с Кандидовым носятся, как с писаной торбой в самом лучшем смысле. Звание присвоили, конечно. Так как Михаил Дмитриевич не пил и в еде соблюдал диету, нам с Володей приходилось отдуваться за всю Кировоградщину. А еще мы подолгу разговаривали. Многое из того, что рассказывал о войне Кандидов, публиковать нельзя, иначе нам редакцию сожгут и проклянут имена. Он не стесняясь говорил о темной, грязной стороне войны. Например, о том, что у них при освобождении Европы был такой спорт – кто больше изнасилует женщин разных национальностей. И много о чем еще… Вот вам несколько довольно мягких его воспоминаний.

«Нашим танкам во многом было далеко до немецких, никакого сравнения. У тех все продумано для удобства танкиста. Наши танки делали в ускоренные сроки черт где попало, потому у танковых башен внутри все корявое – торчат какие-то выступы, после литья никто их не срезает. А у немца все гладко и аккуратно.

Вот в фильмах часто показывают, как танкисты спасаются через так называемый десантный люк, который находится на днище танка. Да невозможно через него спастись. Дело в том, что у Т-34 клиренс (расстояние от земли до дна) составляет всего 40 сантиметров. Если еще и люк открыть, то остается совсем узкая щель, вылезть через которую невозможно. Мы часто этот люк вообще заваривали, чтоб днище было надежнее и прочнее, от мин. А вот с главного, командирского люка вверху башни мы срезали все дополнительные заглушки, их там пять штук. Чтобы не цепляться одеждой – а то зацепишься в критический момент, когда надо убегать, и все. Если экипаж хороший, все хорошие бойцы, то еще кто-то может помочь, отцепить. Это если повезет с людьми. Мне везло…

Воевали почти всегда в одном белье или в форме без белья. В танке и летом, и зимой жарко ужасно. А находиться в танке приходилось часами и днями. Даже по нужде наружу не полезешь, все обстреливается. Справляли потребности в стреляные гильзы, которые тут же наружу через люк, на секунду приоткрыв, выкидывали. После боя все гильзы на поле боя подбирает специальная команда, их потом на склад сдают. Незавидная у них была работка…

На войне главное в танке – спецломик, такая железяка, инструмент изогнутый, для ремонта. Но в первую очередь он не при ремонте применяется. Струсит кто-то в бою, особенно молодой, необстрелянный, и впадает в ступор. Ничего не видит, не слышит, не понимает. Ты его спецломиком по спине и приводишь в чувство. А больше ничего не помогало.

Помню случай здесь, в Украине. Захожу в село передовой машиной, задача – выбить немца. Я в танке, мне нормально. А для корректировки стрельбы один снаружи должен находиться. А немец стреляет. Так лейтенант этот спрятался под хатой и на мой крик не реагирует. Это надо видеть – человека просто колотит со страшной силой, ничего не соображает. Пришлось выскакивать со спецломиком. А он жив и сейчас, этот лейтенант, в Москве, генерал-майор, смог когда надо в штабе покрутиться, чтобы в академию попасть. Он политработником был…

А когда шел бой за Пересечное, то мы сами видели по дворам, по хатам мужиков гражданских. Так вот, когда нас подбили и я выполз из танка, раненный в живот и ноги, то ни один мужик на подмогу не пришел. А женщина пришла, Мария Васильевна Зеленская, спасла мне жизнь, оттащила, перевязала. Кто-то из ваших коллег написал: “перевязала простыней”. Какие там простыни в хате в 43-м году? Тряпьем каким-то…

Боялись больше, чем немцев, и ненавидели Министерство государственной безопасности, МГБ, Смерш. Ни за какими шпионами этот Смерш не гонялся, за своими… Они часто после боя являлись и могли взять тебя в оборот, например, за то, что где-то свернул во время боя влево-вправо, хотя приказ был “Только вперед!”. А ты сворачиваешь-то часто случайно, из танка вообще плохо видно, а во время боя в дыму куда только не заедешь! Так вот, иногда из-за такого забирали классных, настоящих танкистов и давали по 10 лет или расстреливали. Некоторое время смершевцы повадились регулярно забирать наших людей, но пару раз, не выдержав, мы их прямой наводкой в пыль разносили, после чего они перестали приезжать совсем. А там кто разберется, почему и отчего они погибли, если передовая, фронт. Приходилось и сбегать от них. Должны были за мной приехать, так меня командир полка отправил в соседний полк, договорились они с их полковым, а меня знали, как нормального человека. Так вот, пересидишь у соседей неделю-другую, про тебя и забудут, потому что война, обстановка меняется все время, люди тоже каруселью меняются, через неделю те смершевцы уже за тысячу километров могут находиться…

Во время одной атаки убило заряжающего. Где его взять в бою? Тут гонят пленных немцев. Выскакиваю, говорю конвоиру: дай мне вот того рыжего, пушку заряжать. Посадил фрица в танк, показал, он: гут-гут. Сходили в атаку. Возвращаемся на сборный пункт. Генералы стоят. Я к немцу: вылезай. Генералы так и рванули от этого танка. В штаны понакладывали. Кстати, если бы смершевцы об этом случае разнюхали, тоже бегать бы мне от них пришлось.

Бывало, в бою, не так и редко, по своим попадали или свои по тебе. Вон рассказывают про битву под Прохоровкой – наши пошли сюда, вторые туда, и так мы и победили. Да там такое было, никто ничего не понимал, тыкались, куда кто может, и сколько там наши друг друга постреляли, никто не сосчитает! Меня же там на втором за день танке свои и вывели из строя! К тому же очень много наших были постоянно подшофе – и наркомовские граммы были, и так доставали выпивку. Некоторые не трезвели неделями – а кто что ему скажет, человеку через пять минут, быть может, на смерть идти. По пьяни давили и стреляли своих часто…»

Василь Быков

Возможно, это было моей самой большой журналистской удачей – я был дома и брал интервью у легендарного писателя Василя Быкова, одного из немногих, кто писал о войне в советское время честнее всех. Молодым, возможно, его имя уже мало что говорит, но всем, кто хоть немного старше, имя Василь Владимирович Быков говорит о многом. Жителям Кировоградщины не меньше, чем его землякам белорусам.

Целая повесть «Мертвым не больно» посвящена боям под Кировоградом, освобождению Кировограда от немцев. Многострадальная повесть, кстати. Ее много раз подвергали цензуре, начиная с самого первого издания в белорусском журнале «Маладосць» в 1965 году. Вычеркнули имена Сталина и Берии, печально известную директиву «Ни шагу назад!». Сурово откорректирован образ энкаведиста Сахно, который и угрожает расстрелять всех под Кировоградом – ни шагу назад… Его цензура вообще переделала в «штабного офицера». Ну и, конечно, вычеркнуто много воспоминаний главного героя (по сюжету через 20 лет после тех событий под Кировоградом): «сволочи уничтожали свой народ», и это было «государственной политикой». Сам Быков был уверен, что первый вариант «Мёртвым не баліць» утерян навсегда. Но после его смерти исследователи творчества нашли в архивах первичный текст, без сотен правок. И в 2014 году он был издан в Белоруссии. На «Ютубе», если кому интересно, есть аудиокнига «Мёртвым не баліць», на белорусском языке, правда.

Под Великой Северинкой Быков был тяжело ранен, еле выжил, его прятали наши селяне. А матери отправили похоронку… И на памятнике погибшим в Северинке вырубили и его имя, и оно там было после войны больше двадцати лет. Быков когда-то тайно, без пафоса приезжал в Северинку вспомнить места и увидеть памятник погибшему себе. «В январских боях под Кировоградом остался почти весь наш батальон, а может, и весь полк даже. Хоронили погибших не скоро, когда фронт откатился к Бугу и степь освободилась от снега. Жители окрестных сел собрали там пролежавшие зиму тела наших бойцов и свезли в братскую могилу в Северинке. Наверное, там же подобрали и мою полевую сумку с некоторыми бумагами. Это дало основание предположить, что ее хозяин тоже остался поблизости», – так сам Быков объяснял это «недоразумение» в очерке «Под Кировоградом».

Именно через Северинку я и попал домой к Быкову.

В свое время, в первой половине девяностых, довелось прожить больше года в Минске и окрестностях. Когда уже работал в штате «Украины-Центр», главному редактору на тот момент Николаю Успаленко пришла мысль отправить меня в Беларусь – а вдруг получится с Быковым поговорить? Он очень хорошо знал историю с Северинкой. Я поехал туда, там уже был мини-музей Василя Быкова. Сегодня, 22 года спустя, он намного больше, расширился. Кстати, есть репортаж оппозиционного белорусского «Еврорадио», где они сравнивают музей Быкова в Северинке и музей в родном его селе (вёске по-белорусски) Бычки в Витебском районе. У нас намного круче, экспонатов даже больше!

В школьном музее Великой Северинки меня снабдили адресом Василя Владимировича и банкой местного меда, в редакции дали командировочные, и я поехал, двумя поездами, сначала до Киева, оттуда поездом №86 до Минска. Обменял гривни на «зайчики» (очень выгодно это было в 1998-м), перекусил на вокзале. Честно, трусил ехать, думал сначала к друзьям заглянуть, но это было неправильно, сами знаете, что такое встреча друзей из разных стран, которые не виделись четыре года. От вокзала до нужного мне района всего три остановки на метро, с одной пересадкой. И вот я на «Фрунзенской» в Минске. Это недалеко от центра, элитное место, можно сравнить с Печерском в Киеве. Адрес Быкова – улица Танковая, 10. Это уникальный, любому минчанину известный «Красный дом», он же «Брестская крепость». Почему так? На самом деле это растянувшийся сплошной комплекс из нескольких домов под адресами №№2,4,6,8,10, больше полукилометра. Ну и цвет характерный, такого цвета разве что черепичные крыши в Троицком предместье того же Минска. До революции сама улица называлась «Ново-Красная». Ну и из-за длины, кирпичного цвета и невозможности местами обойти этот дом его и прозвали «Брестская крепость».

Дом был довольно элитный, но не самый-самый. Там неподалеку есть Броневой переулок, а в нем дом, где жило в разное время пять руководителей Беларуси! Кстати, внешне и не скажешь. А в том доме на Танковой тогда жили режиссеры, литераторы, актеры, музыканты – творческая интеллигенция Беларуси.

Подхожу к подъезду. А там на дверях довольно редкая по тем временам для Кировограда вещь – кодовый замок. И еще сбоку окошко, откуда выглядывает консьержка! Как попасть внутрь? Закурил, задумался. Вдруг к подъезду подъезжает какая-то неимоверно крутая красная спортивная машина, из нее выходит крайне позитивный такой дядька и меня с ходу спрашивает: «Чего грустим? Тебе к кому?». Отвечаю – журналист, к Быкову приехал издалека. «Идем!» Консьержке сказал: «Это со мной». Сели в лифт. От него пахло каким-то роскошным алкоголем. Вышел этаже на четвертом – пятом, сказав «Тебе на восьмой». Кто был этот человек?

И вот я у двери легенды. Робко звоню. Скоро слышу вопрос «Кто там?» И тут я произношу пароль – «я из Кировограда, из Северинки, привет привез». И Василь Владимирович сразу открыл.

Был он в свитере, домашних брюках. Смотрел недоверчиво. Я ему сразу мед и привет и письмо от Елизаветы Дмитриевны (Елизавета Сергиенко, по сути, создала музей Быкова в Северинке).

«Прошу в кабинет». Мне показалось, что шли мы целую вечность. Квартира большая, потолки ого-го. В просторном кабинете тысячи книг, просто по кругу на всех стенах. Возможно, я путаю что-то через годы, но мне показалось, там не было окон, или зашторены были. Сразу в глаза бросился бюст… Ленина на рабочем столе Василя Владимировича. Ну, в принципе, он был лауреатом Ленинской премии, награжден орденом Ленина, был членом партии до определенного времени.

Говорили мы не очень долго. О литературе, как трудно с ней в Белоруссии. Он критиковал Лукашенко. Я сидел зачарованный и больше смотрел на свой громадный диктофон («Панасоник» еще под большую магнитофонную кассету). Разглядывал книжные полки – очень много книг о войне – не беллетристики, а энциклопедических исследований. Быков ни разу не улыбнулся. Он вообще почти никогда не улыбался, я потом читал. В доме никого не было, кроме него. Предлагал чаю, я робко отказался. Вспоминать события под Северинкой не захотел: «Все уже написано сто раз». Спустя недолгое время сказал: «Извините, ко мне сейчас медсестра должна прийти делать укол». Подписал мне книгу (я с собой привез). И я ушел.

Как оглашенный, шел по улице – не верилось, что вот еще совсем недавно общался с живой легендой!

Кстати, можете мне не верить, но на доме, где больше двадцати лет прожил писатель, до сих пор нет памятной доски об этом! Хотя в Минске с этим делом все налажено – на многих зданиях доски в память об известных и не очень жителях. Видать, не очень хотелось. Только в январе этого года на рассмотрение властей был подан проект такой памятной доски, соблаговоление свыше поступило наконец-то…