Они стеснялись своего геройства

– Эту идею я позаимствовала у Константина Симонова. К тридцатилетию Победы он сделал тридцать фильмов-историй о фронтовиках. А я к 40-летию Победы делала большой телемарафон.

С некоторыми мы записывались в госпитале. Тогда главным врачом была Мария Ивановна Швец, тоже фронтовичка. Даже спустя сорок лет после войны эти деды стеснялись рассказывать о себе, о своих подвигах. Они стеснялись своего геройства. Ловлю себя на мысли, что, если бы я тогда была постарше, эти истории, фильмы были бы совершенно другими. Я бы настойчиво пыталась их разговорить. С годами мы по-другому стали многое воспринимать и понимать.

Мы снимали очень много, но в памяти остались самые яркие эмоции и люди. Я никогда не забуду деда Балицкого, одного из командиров партизанского отряда Федорова. Я его называла «дядя Гриша». Невысокого роста, юркий, подвижный. Он никогда не рассказывал о войне с каким-то трагизмом, вспоминал разные истории, ситуации, людей. Помню, говорил, что в современных фильмах про войну, особенно про партизанское движение, половина «брехни». Настолько жизненно интересный человек был! Из его рассказов я узнавала о совершенно другой войне – без пафосной героизации, напыщенности.

Алексей Трофимович Шаповалов был у нас секретарем облсовпрофа. А во время войны он воевал с майором Вихрем. Необыкновенной красоты человек. Седые вьющиеся волосы, серо-голубые глаза, всегда элегантно одет. Мне казалось (и, видимо, так и было), что главного героя фильма «Майор Вихрь» писали все-таки с Шаповалова.

Мы Алексея Трофимовича за глаза так и называли – Майор Вихрь. Он был настолько скромным… Я пыталась его разговорить и перед камерой, и без нее, но он обо всем рассказывал осторожно и интеллигентно. И это притом, что он участвовал в спасении Кракова. Да, эти люди не звенели орденами и медалями…

Открытием для всех журналистов стал, конечно же, дядя Миша Кандидов. А причина в том, как он рассказывал о своих боевых товарищах. С ним работало много телевизионных бригад, с ним ездили по всем местам, где «летел» его танк. Тетя Валя и он – уникальная семья. Они были удивительные люди.

Помню, я собрала журналистов и предложила обратиться в горсовет с тем, чтобы Кандидову присвоили звание Почетного гражданина города. Он был Почетным нескольких городов, но не нашего. А ведь он ворвался в танке в Кировоград, освобождая его, и был более чем достоин звания. И он стал Почетным.

И вспоминаю одну из наших последних встреч. Ему было уже совсем плохо, мне позвонила тетя Валя и сообщила об этом. Я связалась с главврачом госпиталя, и его положили туда. Мы к нему приходили перед 9 Мая проведывать. И Гена Рыбченков был. Мы стояли у его кровати, и он сказал: «Женечка, мы, наверное, больше никогда не увидимся»… Мы пытались его отвлечь, что-то спрашивали: вспоминает ли он «За Родину! За Сталина!»? А он сказал: «Я его ненавижу – он мне всю жизнь искалечил»… И такая в этом была горечь. А раньше ведь он рассказывал о своих залихватских приключениях, о городах, которые освобождал, эмоции были совсем другие. И тут практически впервые сказал о себе, о своих чувствах. Правда, много и долго, во множестве эпитетов он мог говорить о своей Валечке.

Безусловно, не могу не вспомнить недавно ушедшую Марию Петровну Майданюк. Уникальная женщина, интеллигентнейшая. Она из тех людей, которые ничего ни у кого не просят. Мы так надеялись, что она, дожив до 95-ти лет, доживет и до этого Дня Победы, хотя уже плохо ходила, и инсульт за инсультом. Недавно мы ее похоронили, и ее ровесников уже не было…

Она всегда интересовалась жизнью города, который освобождала, читала газеты, звонила. Когда мы к ней приехали в день освобождения Кировограда, она сказала, что очень хочет увидеть новую арку. Андрей Павлович сказал, что в День Победы лично за ней приедет и через арку отвезет на Валы. Не получилось…

А слезы ветеранов я впервые увидела на площади, когда им вручали ключи от автомобилей. Наверное, тогда они впервые увидели коллективное «спасибо» местного масштаба. Понятно, что прошли годы, ветераны стояли с детьми, внуками, правнуками, единицы из фронтовиков еще могли сесть за руль. И те рыдания – их благодарность за то малое, что мы, нынешние, могли им дать за их безмерный подвиг.

Евгения Шустер.