Тоталитарный мартиролог

Если кто не знает, мартиролог – это список признанных святых-мучеников, имена которых приводятся в календарном порядке согласно дате их мученичества: чтобы помнили. Книга Виктора Белоуса и Марины Грач называется «Мартиролог Минчина», в ней приводятся расстрельные дела, которые вел против обычных работников Гайворонского депо или паровозоремонтного завода в 1937-38 годах прошлого столетия оперуполномоченный НКВД Лев Минчин, которого называли гайворонским палачом. Но эти дела имели одну особенность, в них фигурировали люди с польскими корнями, то есть речь идет об одной из многочисленных операций советской охранки против «врагов народа», проводимых по национальному признаку.

Так получилось, что, когда в Украине вышла эта книга о преступлениях сталинского режима, в Российской Федерации вплотную приблизились к возвращению в те времена, поскольку любое упоминание о «сталинском терроре» сейчас трактуется как экстремизм, с соответствующими последствиями. Более того, общество репрессированных и политзаключенных «Мемориал», начавшее работать еще во времена СССР и занимавшееся вопросами как разоблачения, так и увековечения памяти жертв террора и режима, объявлено вне закона, его активистов начали преследовать в судебном порядке. Россия за последние два десятка лет совершила резкий поворот к тоталитарным методам контроля не только гражданским обществом, но и в оценке исторических событий, а также во внешней политике, проводя агрессивную политику в отношении стран-соседей, в том числе конкретно и Украины.

Учитывая тенденции и исторический опыт, можно предположить, что тоталитаризм не знает других рычагов руководства, чем борьба с оппозицией – политической и экономической, что неизбежно приведет к применению методов, которые практиковались во времена сталинского режима, то есть путем репрессий против своего народа, репрессий, описанных в книге В. Билоуса и М. Грач. Кстати, фактический материал собран на основе архивов СБУ, в свое время переданных на хранение в Государственный архив Кировоградской области, где с ними авторы имели возможность работать. Виктор Билоус был ведущим научным сотрудником этого архива, он – кандидат филологических наук, а Марина Грач – руководитель архива управления СБУ в области. Авторы, кстати, выражают благодарность за содействие в выходе книги начальнику управления Александру Наконечному.

Вернемся к главному герою книги. Лев Минчин – это бывший сотрудник НКВД, который попал в Гайворон, небольшой городок с большой долей польского и еврейского населения, против которых поочередно осуществляли репрессии. Сначала поляков физически истребляли в довоенном Советском Союзе, что закончилось расстрелами нескольких тысяч польских офицеров в Катыни, а затем немецкие нацисты во время оккупации Украины уничтожали еврейское население. За скобками остается Голодомор против украинского населения, а вместе с ним других этносов, проживавших в Украине, но он постоянно присутствует в качестве доказательной базы в делах. Если человек вспоминал голод или оправдывал им свои действия или бездействие, это воспринималось как готовое доказательство контрреволюционной агитации, которое «минчины» и ему подобные использовали сполна – ведь все были голодными и жаловались, хотя бы и в кругу своих коллег.

В этой ситуации тоталитаризм проявил одно из самых страшных своих качеств – крошечный винтик репрессивной машины, которым сначала и был сержант (!) Госбезопасности, а затем младший лейтенант Минчин, обладал неограниченной властью над жизнью не только отдельной личности, но и всего общества, вместе с промышленным и социальным секторами. Если экстраполировать это на сегодняшний день, можно представить, в каком страхе жил маленький городок, где все друг друга знали, были родственниками, коллегами или знакомыми. Вы каждый день видели, как того или иного человека тупо арестовывали, потом он исчезал, а потом исчезала и семья арестованного. Особенность Гайворона в том, что это был, как принято сейчас говорить, моногородок, где все работали на одном предприятии – паровозоремонтном заводе или на железной дороге, которую и контролировала транспортная ВЧК, чрезвычайка или прокуратура, поэтому в лапы силовиков попадали в основном железнодорожники, которые еще со времен большевистского переворота 1917 года считались передовым отрядом рабочего класса и были движущей силой подрывной работы против царской России. Возможно, большевики это хорошо помнили, поэтому обращали такое внимание на железнодорожников, но авторы книги указывают другую причину репрессий в Гайвороне. Это принадлежность к польскому этносу, с которым у Российской империи отношения не сложились еще в глубокой древности, затем последовала свежая обида – победа армий Пилсудского над войсками Тухачевского, которые в 1920 году готовились взять Варшаву. Авторы указывают и на другую причину, которая кажется более аргументированной – уничтожение этносов, которые могли бы стать опорой для борьбы соседних стран против СССР. Но была еще одна причина – репрессии просто уничтожали малейшее проявление оппозиционности и этим укрепляли власть большевиков, поэтому под террор подпадали все, согласно разнарядке, в данном случае мы имеем реальные дела граждан СССР польского происхождения, проживавших в Гайвороне.

И это еще не все причины репрессий, потому что были и чисто экономические или политические – репрессии призваны переложить вину за провалы в экономике, а также во внутренней и внешней политике власти. Кто виноват – вредители и враги народа! Да и наведение порядка в промышленности, где царил принудительный труд, угрозами и репрессиями – это была фишка большевиков, другими методами, например, поощрения, они не оперировали. Кстати, когда Кагановича несколько позже поставили управлять железными дорогами страны, он наводил порядок очень просто: не будет поезда или вагонов или не доставят грузы – расстреляю начальника или машиниста, и это действовало… В том числе и в Гайвороне, потому что, на беду местных поляков, здесь работал оперативник Минчин, которого не беспокоили процессуальные тонкости, главное – чтобы в деле было побольше обвинений в контрреволюционной деятельности, саботаже, сопротивлении советской власти любым выдуманным им самим способом. Доказательная база добывалась силой, запугиванием или обманом, мол, подпиши – и тебе за это ничего не будет.

В книге приведены фотодокументы протоколов допросов, признаний и разнообразных справок, правда, было бы лучше, если бы их разместили в уже расшифрованном виде, потому что из-за небольшого формата издания некоторые документы почти не читаются. Книга содержит много статистического материала об истории российско-польских отношений, а также занимается изучением влияния ортодоксальной религии на личность самого Минчина, хотя особой связи не прослеживается, скорее наоборот.

Еще один обширный раздел книги содержит богатый статистический материал о развитии железной дороги в России и ее положении в описываемый период, что тоже могло быть отдельным краеведческим или даже специальным изданием.

Чего не хватает в этой работе, так это раздела о наказаниях преступников, т.е. фальсификаторов и тех, кто фабриковал дела и обвинения в адрес сотен тысяч невинных людей, но в этом прослеживается двойственность стандартов «конторы», согласно которым военных преступников, виновных в расстрелах евреев и коммунистов, тех же нацистов или их пособников из числа граждан СССР, разыскивали и находили где угодно, а виновных сотрудников НКВД найти не могли, хотя и объявляли в розыск. Как так могло быть – непонятно, но факт остается фактом. Говорят, что «контора» своих не сдает никогда, хотя даже примеры из книги «Мартиролог Минчина» заставляют содрогаться и сегодня.

Мы встретились в редакции «УЦ» с авторами – Виктором Борисовичем Билоусом и Мариной Валерьевной Грач.

– Чья идея, кто из вас главнее?

М.В: – Главный Виктор Борисович.

В.Б: – Да, идея книги моя.

– Книга сложная, написана на основе архивных данных, в том числе СБУ и общества политзаключенных «Мемориал», против которого в РФ начались настоящие репрессии, а упоминание советского режима в контексте репрессий сейчас считается экстремизмом, за который дают огромные сроки тюремных заключений. Ваша книга – это ответ Путину?

В.Б: – Я знаю об этом, но книга не задумывалась, как ответ на кремлевские нарративы. Это не ответ «руке Кремля», она задумывалась сама по себе.

– Но во времени совпало, как ответ.

В.Б: – Совпало.

– Как долго вы работали над темой и почему она выкристаллизовалась в таком виде – один человек, один город?

В.Б: – Меня заинтересовал подход к созданию или фабрикации этих дел, потому что они были связаны с железнодорожным транспортом, люди работали машинистами, кочегарами, смазчиками или кузнецами. Гайворону «повезло», так сказать, что здесь было два репрессивных райотдела – территориальный и транспортный, которые просеивали население через двойное сито, но у каждого была своя специфика.

– Можно сказать, что Гайворон появился в книге чисто случайно? Даже с привязкой к железной дороге, ведь могла быть Знаменка или Помошная?

В.Б: – Поверьте, так было и в Знаменке, и в Помошной. Но когда я изучал персоналии жертв, то увидел, что в Гайвороне один человек занимался, условно говоря, отсечением голов, то есть Минчин. И в этой работе по изучению дел мне помогла Марина Валерьевна.

– Марина Валерьевна, мы с вами разговаривали перед интервью, сколько было дел?

М.В: – Дела, попавшие в книгу, были отобраны, обработаны, систематизированы из сотен дел.

– Вы называли цифру 12 тысяч.

М.В: – Когда Украина стала независимой, началась, так сказать, вторая волна массовой реабилитации, в период с 1991 по 1995 год дела были переданы на государственное хранение в Государственный архив Кировоградской области, уголовные дела до этого хранились в КГБ УССР и на тот момент имели статус реабилитированных лиц, это примерно 12,5 тысяч дел. Но и в управлении СБУ в области осталось еще около 700 дел, тоже на реабилитированных.   

– А это весь массив дел или только дошедшая до наших времен часть? Их и было 12 тысяч или, возможно, 20 тысяч?

М.В: – Они все дошли до нашего времени, но не только за 37-38-й годы, а начиная с 1917 года, с момента создания Всероссийской чрезвычайной комиссии.

– То есть все дела, которые заводили в СССР против «врагов народа», дошли до нашего времени?

М.В: – Да, они есть в архиве, а вообще, что касается репрессивных органов, Украинский Институт сохранения памяти считает, что к репрессивным органам принадлежали суды, прокуратура, органы пенитенциарной системы, тогдашней милиции и КГБ, то есть все дела по производству с 1917 по 1991 год.

– Всегда считалось, что много дел было уничтожено и не дошло до нас.

М.В: – Много дел было уничтожено, многие по состоянию на сегодняшний день недоступны для пересмотра даже историкам, ученым, краеведам.

В.Б: – В России они закрыты…

– Вы обращались в их архивы?

В.Б: – По этой работе – нет. Не было необходимости.

М.В: – Сейчас отраслевой архив СБУ считается одним из самых демократических в странах бывшего Советского Союза.

– По книге, какая основная идея?

В.Б: – Идея была такова: несмотря на декларирование лозунга «Пролетарии всех стран, объединяйтесь», самые крепкие пролетарии, можно сказать кузнецы счастья, работавшие на железной дороге, тоже были репрессированы, против них фабриковали дела, фальсифицировали показания и репрессировали. То есть в стране декларировали всеобщее равенство не только трудящихся, но и по национальному принципу, и в это же время параллельно выходят приказы под номерами 448, 446, совершенно секретные приказы по НКВД о репрессировании лиц по национальному признаку, в том числе поляков. Хочу сказать о том, что репрессии поляков были как месть за поражение от поляков в войне 1920 против советской России.

– Когда поляки разгромили войска Тухачевского?

В.Б: – Да, чудо на Висле, когда большевики хотели свою правду донести до Берлина, но польские штыки донесли ее в обратном направлении, вплоть до Киева, где и остались на время. Вот и решили отомстить полякам за то поражение, поэтому всех, кто имел какое-то отношение к полякам, гребли под одну гребенку. К сведению, там всего 192 дела гайворонских железнодорожников, около 20 попали в нашу книгу. Конечно, все описать в книге невозможно.

– Но, как говорили, красной полосой в книге проходит фальсификация?

В.Б. – Фабрикование дел, подлог доказательств.

– А что касается применения к подозреваемым физического насилия, были приказы или распоряжения, которые это позволяли и это отражено в делах?

В.Б: – Да, свидетели объясняли, как их допрашивали. Заводили в кабинет, на стол клали наган или револьвер, то есть с прямой угрозой жизни, или ты говоришь, что нужно, или… просто и доходчиво. Многие подверглись уговорам.

– Скорее угрозам…

В.Б: – Но был явный обман, когда человеку говорили, мол, не волнуйся, тебя весь завод знает, ты честный человек, перевыполняешь нормы, суд будет в клубе, люди не поверят, только подпиши, суд оправдает. А когда доходило до суда, человека везли в Киев, и киевская «тройка», не смотря человеку в глаза, по краткой справке-объективке, они в делах есть, выносили приговор…

– В вашей книге я впервые встретил информацию о приказе не оглашать первой категории приговор, не сообщать об этом, что это такое?!

В.Б: – Это шифровка Фриновского, заместителя начальника НКВД Украины, о том, что первой категории, а это расстрел, об этом не объявлять.

– Я не понимаю именно этого, могли просто задержать на улице и без объявления вины – расстрел?

В.Б: – Нет, когда заканчивали дело, говорили «спасибо, следствие закончено, идите в камеру», то есть не говорили, что человека приговорили к расстрелу.

– Приговор не зачитывали, и человек мог надеяться, что все хорошо… Другой момент, о расстреле не сообщали и родным и близким жертв?

В.Б: – Нет, была скрытая форма такого приговора, это 10 лет без права переписки, людей держали в неизвестности.

– Марина Валерьевна, вопрос о членах семей предателей Родины или врагов народа. Это отдельная категория жертв, не вмещающаяся в нормальное сознание.

М.В: – Хочу дополнить, что были случаи, когда к нам обращались потомки по поводу репрессированных дедушек. Люди знали, что человеку дали 10 лет, может быть, выжил? Я проверяю информацию и говорю, что человек был расстрелян. Родные не верят, надеются, что мы ошиблись и человека не расстреляли…

– Это особая форма гуманизма – не сообщать о расстреле, что ли это?

В.Б: – Лицемерие власти. Мы начали знакомить людей с делами уже в 90-м году, было совместное решение ЦК партии, Совета министров, милиции, КГБ и прокуратуры о том, как объяснять. Говорилось, что нужно сообщать, что если человек был приговорен к 10 годам, то он умер в лагерях где-то в этот период.

М.В: – Было документальное подтверждение, что человек умер в лагере от туберкулеза или его привалило деревом.

В.Б: – Умер в Норильске от укуса кобры…

М.В: – А мы знаем, что человек приговорен к расстрелу, и дело не пересматривалось.

В.Б: – Мне тоже приходилось знакомиться с делами на рубеже 90-х годов, сообщали примерно так: показывали дело и листали страницы. «Ваш Иванов?» «Наш». «Вот обвинительное заключение, прочли?» «Прочитали». «А вот эту справку вам читать не нужно, это не для вас», и пролистывают дальше: «А вот видите справку? Его реабилитировали». «Я хочу сфотографировать». «Нет, запрещено». Все…

– Действительно, все…

М.В: – Раньше была внутренняя нормативная база, где было указано, с какими материалами можно ознакомить заявителей, а с какими нет.

– Чтобы закрыть тему. Смотрите, мало того, что человека расстреляли, мало что не знают когда, неизвестно и место захоронения, но родные, как правило, хотят знать, где похоронены, в какой земле покоятся их отец или родня?

В.Б: – Никто не знает.

М.В: – Данных о месте захоронения нет по делам, последний документ – приговор суда, и если дело пересматривалось в 50-х годах, то тоже нет.

– В вашей книге все-таки есть данные о захоронениях репрессированных в Московской области.

В.Б: – Это данные «Мемориала», а у нас этих данных нет.

М.В: – Сейчас добыть какие-то данные трудно, потому что большинство лагерей находилось на Севере Советского Союза.

– Я сам видел в Магаданской области ряды столбиков с прибитыми ржавыми жестянками, на которых гвоздем были пробиты буквы или цифры, но что это и кто, неизвестно…

М.В: – Да, если вы хотите узнать, что произошло с вашим дедушкой, нужно писать запросы в Россию, но сейчас…

В.Б: – Но ведь расстреливали и у нас, в горотделе Николаевского управления на Ленина.

– Это легендарная Ленина, 6?

В.Б: – Я бы сказал, Ленина, 9 или Дворцовая, где сейчас управление СБУ. Да, там расстреливали и вывозили.

– А где хоронили, это ведь целая регламентированная процедура, технология, можно сказать, груз необычный?

В.Б: – Представьте себе такую ​​погоду, как сейчас, вам в «полуторку» набросали с десяток трупов, а вы – бойцы охраны и водитель. И куда вы их повезете? Закопать где-нибудь нужно?

– На ближайшее кладбище…

В.Б: – А ямы кто будет готовить? И сколько?

– То есть даже здесь мы не знаем мест захоронения?

В.Б: – Это достаточно сложно, было указание…Поэтому найти очень тяжело, этих людей уже нет…

– То есть носителей информации уже не осталось по естественным причинам. Пани Марина, скажите такое: страдали ведь не только сами репрессированные, но и члены их семей? Чем мотивировали такое отношение к женам и детям?

М.В: – Да, у меня вот есть дела, было указание или приказ народного комиссара внутренних дел Ежова под номером 00486. Вот обвинительное заключение, языком оригинала, в отношении дел, которые вел Минчин против граждан польского происхождения, якобы имеющих отношение к так так называемой Польской организации военной, это члены семей – супруги, дети: «Обвинительное заключение по делу Крыжановского Константина Альбиновича, ярого польского националиста, патриота фашистской Польши, который проводил контрреволюционную пропаганду против Соввласти, восхвалял фашистскую Польшу, группировал вокруг себя контрреволюционно настроенный элемент, который по заданию Крыжановского проводил фашизацию среди населения. Когда проходил процесс против врагов народа Тухачевского, Якира и других, Крыжановский высказывался в террористическом духе по адресу Соввласти и ее руководителей, а Крыжановская Мария Яковлевна, являясь женой Крыжановского, зная об активной контрреволюционной работе, не сообщала об этом органам власти, чем способствовала его контрреволюционной деятельности».

– То есть вот и все обвинения – должна была знать и не донесла?

В.Б: – Практически люди жили в маленькой комнате, потому якобы должны были знать.

М.В: – Она просто была женой. Имела штамп в паспорте, но начнем с того, что этой деятельности вообще не было, как показывает пересмотр дел, все это было сфальсифицировано. Таким образом, если не было деятельности, о ней она не знала и не могла знать.

– То есть фальсификация по отношению к главе семьи, как раковая опухоль или метастазы, поражала всю семью?

В.Б: – Надо различать фальсификацию и фабрикацию. Фальсификация – это когда рыбак сказал, что рыба была 10 сантиметров, а на самом деле – 8, вы поймали, но фальсифицировали данные. А если вообще на рыбалку не ездили и удочек у вас нет…

– Так это фабрикация? Это важно. И сколько таких семей, пострадавших таким образом?

М.В: – Неизвестно, по состоянию на сегодняшний день неизвестно, но это типичная ситуация.

В.Б: – Это не уникальное дело, это типичное, если арестовывали человека 30-ти или 50-ти лет, который, скорее всего, имел жену и детей, то…

М.В: – Это касалось не только семей поляков, там были и румыны, и другие национальности.

– И что «давали» членам семьи врага народа?

– М.В: – 5-10 лет ссылки, как правило, с конфискацией.

В.Б: – Личное имущество по некоторым делам, помню по Светловодскому району, конфисковалось «лично принадлежащее осужденному имущество», но если оно делится на членов семьи, то жена писала так называемую «сохранную расписку», что я проживаю в половине дома , которая мне принадлежит, и обязуюсь беречь имущество, которое должно быть конфисковано в доход государства. Было такое, но когда всю семью высылали, кто там будет стеречь ту хату? Комсомольцы занимали, активисты, просто крысы растаскивали.

– Это одна сторона репрессий в Гайвороне против национальных меньшинств, как элемент государственной политики. Мы можем сказать, что у коммунистического режима СССР были свои враги по национальному признаку, а у фашистов – свои.

В.Б: – У фашистов была более глубокая, если так можно сказать, идеология.

– В таком случае я хочу сказать, что в СССР была подведена процессуальная или законная база для репрессий, а как у немцев с евреями, которых просто расстреливали на оккупированных территориях, тоже была какая-то законодательная база или достаточно было инициативы? На каком основании расстреливали женщин и детей?

В.Б: – Переходим к Холокосту?

– Тоже репрессии.

М.В: – На территории Украины просто давались указания со стороны оккупационных властей, которые местные органы власти выполняли, была просто разнарядка…

В.Б: – Я бы посмотрел на этот счет материалы партийной конференции в Германии 1938 года «Об окончательном решении еврейского вопроса». Там было расписано, что кому делать, начиная от полицейского на улице и рядовых солдат вермахта на оккупированных территориях. Всё просто.

– То есть до оккупационных или местных органов власти это было доведено, и они выполняли инструкцию по «решению еврейского вопроса»?

В.Б: – Выполняли решения государства, точно так, как описано в книге «Мартиролог Минчина», где сотрудники транспортных органов выполняли решения, принятые на уровне государства. Этот Минчин мог быть с маленькой буквы, потому что, кто бы ни пришел на это место, должен был выполнять то, что приказано государством, вот они и делали.

– Такой момент. Это все делалось от имени государства, что нацистской Германии, что Советского Союза. Но в таком случае исполнители не несут ответственности, не подлежат осуждению, ведь они действовали от имени государства? Тот же Минчин, те же палачи в Хащеватом или где угодно? Как это можно сейчас оценивать? Это как-то оправдывает минчиных или нет?

В.Б: – С одной стороны – да. Он винтик машины, виновата машина, не только Минчин. Но, если ты не хочешь стрелять в людей, – не иди, бросай работу.

– Выбор есть всегда?

В.Б: – Да, но если ты выбрал такую ​​организацию, тебе заказывают музыку, под которую ты должен танцевать и исполнять. В 1956 году, это в книге, Минчин и его руководитель Шичанин были осуждены кировоградским судом, но Минчина не нашли, а Шичанин к тому времени умер.

– В Знаменке?

В.Б: – Да, пенсионером, но я думаю, если бы их нашли в 1956 году, они были бы осуждены.

– Хочу уточнить: пожалуй, не очень искали или другое? В вашей же книге приводится документ, в котором сказано, что Минчин погиб на фронте, в Польше, в 1944 году, но был призван в ряды армии из Алтайского края в 1943 году, а в другой справке, в той, почему его не нашли, что он был на фронте с 1941 года. Как это?

В.Б: – И такие справки есть, а мы работали только по справкам.

М.В: – Такой путаницы хватает. Как и в случаях с расстрелом и одновременно – 10 лет лагерей, а затем – справка, что он умер во время пребывания в лагерях.

– Какой мы должны сделать вывод из всего?

В.Б.: – Подскажите.

– Я думаю, что «предохранителем» должен быть не тоталитаризм, который в конце концов и ведет к этому всему, даже сейчас наблюдаем это у соседей, а демократия, которая делает невозможным пребывание у власти преступников.

В.Б.: – Английская демократия показывает, что это не совсем так, потому что депортации тоже были…

– Но ведь Черчилля после войны не избрали в парламент? Хотя он выиграл войну. И все же, какой вывод? Все мы говорим, чтобы помнили, чтобы не повторилось, но…

В.Б.: – Во-первых, должна быть правильная оценка… Хорошо, возьмем любое преступление, совершенное при нашем демократическом государстве. Скажем, ему грозит 4 года или получил 4 года? Только угрожает, а человек должен сидеть в тюрьме. Тогда бы был порядок, потому что демократия должна быть подтверждена кулаком, правом, а не болтовней.

М.В.: – На примере книги можно понимать, какое положение вещей было на территории всего бывшего Союза. Что касается дальнейшей судьбы Минчина, чьими руками было уничтожено столько людей… Его объявили в розыск, но не нашли. В архиве управления СБУ есть уголовные дела в отношении работников НКВД, по этим делам есть общая черта, признано, что они фабриковали документы по уголовным делам, где не было ни факта, ни события преступления, поэтому сотрудника НКВД нужно найти и отдать под суд, но почти все дела были закрыты в связи с тем, что местонахождение сотрудника не установлено в связи с истечением срока ответственности.

В.Б.: – Что касается Минчина, я лично считаю, что он палач. С одной стороны, он действовал в соответствии с указами и нормами, действующими на тот момент, с другой стороны – он превысил предел необходимости своих репрессивных действий, потому что объективно доказательств вины подсудимых нет! Если поляки выпили и спели польский гимн, это не пропаганда и одобрение. Кроме того, когда машинист говорит, что ему нечего надеть и есть, – это пропаганда? Нет. Есть вопросы и к экономическим диверсиям, когда не хватало качественных материалов, вместо нужной стали присылали сталь 3.

– То есть можно сказать, что государство переводило ответственность за свои просчеты на целые слои населения? И это было причиной репрессий?

В.Б: – Да. В буквальном смысле находили стрелочников, в нашем случае даже без кавычек. То же с противодействием Стахановскому движению и инициативе Кривоноса, железнодорожника. Если нет качественного угля, паровоз не выдаст мощности – кто виноват? Находили стрелочника или машиниста.

– В книге есть график плана репрессий и фактически произведенных арестов. Это действительно так?

В.Б: – Да, планы были. Приходили указания от ЦК КП, помню ситуацию со строительством Николаевского судостроительного завода, когда расстреляли директора Карамышева и его замов в 1938 году. Но сначала им была прислана директива, мол, у вас будет работать 10 тысяч человек, предположительно, среди них будет 2 тысячи врагов народа. Расстреливают 2500, молодцы, проявили бдительность. Но почему среди врагов оказались инженеры и техники, кто будет управлять строительством? Поэтому расстреляли уже с перевыполнением, план был. Думаю, низовые структуры не имели возможности сопротивляться.

– Но вы сами сказали – был выбор…