Как наш земляк Достоевского обидел

6 марта (22 февраля по старому стилю) 1831 года в селе Цыбулево Елисаветградского уезда родился Лев Панютин, человек, которому посвятил целый рассказ Федор Достоевский, так тот его разозлил. За что удостоился такой «чести» наш земляк? Федор Михайлович на личности перешел один-единственный раз в жизни как раз в том самом рассказе «Бобок», посвященном Панютину.

Лев Константинович был сыном отставного штабс-капитана. Детство провел в Цыбулево и Елисаветграде, где учился, неизвестно. В 1853 году начал службу заседателем в Херсонском уездном суде. В 1858 году издал в Москве сборник своих «Стихотворений». В начале 60-х годов он переселился в Петербург, и с 1863 г. в популярной тогда газете «Голос» стали появляться его фельетоны под псевдонимом Нил Адмирари («ничему не удивляйся» на латыни).

Прочесть его фельетоны можно сейчас только в российском Санкт-Петербурге в архиве, что для нас сегодня проблематично. Фельетоны эти в 1872 году даже были изданы отдельно в 2-х томах под заглавием «Собрание повестей, очерков, корреспонденций и проч. Нила Адмирари».

Нам известны лишь некоторые названия этих его произведений. Кроме «Голоса», он сотрудничал еще и в «Отечественных Записках», куда писал серьезные статьи: «Элементы европейской цивилизации» и «Партии в Сибири». В «Неделе» он напечатал «О трагедии гр. Толстого “Смерть Иоанна Грозного”», «Увеселительные рассказы. Легенда о Пете ревнивом. О человеке-тряпке». Писал также в юмористический журнал «Будильник», солидные «Биржевые ведомости» и т.д.

В «Голосе» выходили серьезные его статьи: «Нечто по поводу столиц», «По вопросу о пролетариате», «Ответ г. Натальину» (о Публичной библиотеке), «Нечто о Нероне, трагедии Н. П. Жандра», «Смерть Герцена. Толки по поводу ее. Наши герценисты и их противники», «О комедии Островского “Бешеные деньги”», «”Горе от ума” на Александринской сцене». Со временем он стал главным редактором этой газеты.

Ну а причем здесь Достоевский? В своем «Голосе» Лев Панютин написал о первых главах нового произведения Федора Михайловича «Дневник писателя». И связал это с выставленным впервые на показ публике портретом писателя кисти Василия Перова. По воспоминаниям жены Достоевского, прежде чем начать работу, художник посещал их дом в течение недели и заставал писателя в самых различных настроениях, беседовал, вызывал на дискуссии, старался уловить нужное ему настроение. По мнению Анны Григорьевны, Перову удалось передать «минуту творчества Достоевского». Портрет производил сильное впечатление на современников, но, вероятно, не всегда положительное.

«”Дневник писателя“ напоминает известные записки, оканчивающиеся восклицанием: „А все-таки у алжирского бея на носу шишка!“ Довольно взглянуть на портрет автора „Дневника писателя“, выставленный в настоящее время в Академии художеств, чтобы почувствовать к г-ну Достоевскому ту самую „жалостливость“, над которою он так некстати глумится в своём журнале. Это портрет человека, истомлённого тяжким недугом». Ну и еще разные какие-то обидные слова, нам в ХХІ веке не очень понятные. В общем, Панютин посчитал и назвал книгу слабой, автора почти прямо сравнивал с героем «Записок сумасшедшего» Гоголя.

А Достоевский обиделся всерьез. И в тот самый «Дневник писателя», в окончательные главы, вставил рассказ «Бобок». Впервые он был опубликован в журнале «Гражданин». Достоевский устами героя рассказа ответил фельетонисту следующим образом: «Я не обижаюсь, я человек робкий; но, однако же, вот меня и сумасшедшим сделали. Списал с меня живописец портрет из случайности: „Всё-таки ты, говорит, литератор“. Я дался, он и выставил. Читаю: „Ступайте смотреть на это болезненное, близкое к помешательству лицо“. Оно пусть, но ведь как же, однако, так прямо в печати? В печати надо всё благородное; идеалов надо, а тут…» В конце рассказа портрет Достоевского упоминается ещё раз: «Снесу в „Гражданин“, там одного редактора портрет тоже выставили». Но Достоевский не ограничился упрёками на бестактность журналиста. Он решил использовать своё «сумасшествие» в качестве литературного приёма и написал рассказ от имени спившегося почти до белой горячки журналиста, страдающего галлюцинациями.

Хотя Панютин вроде бы алкоголизмом не страдал, но уж сильно Достоевский на нашего земляка обиделся.

По сюжету спившийся литератор замечает, что с ним происходит что-то странное: меняется характер, манера речи, болит голова, он начинает «видеть и слышать странные вещи. Не то чтобы голоса, а так как будто кто подле: „Бобок, бобок, бобок!“».

В поисках развлечения он попал на похороны к дальнему родственнику. Пока в церкви шло отпевание, герой завернул в ресторанчик, где по обыкновению выпил. Затем он снова вернулся на кладбище и помог нести гроб. После похорон герой не поехал «из гордости» на поминки вместе со всеми, а остался на кладбище, сел на памятник, задумался, затем прилёг и забылся. Спустя некоторое время он начал явственно различать голоса. Сначала он не придал этому значения, а после прислушался и понял, что голоса исходили из загробного мира.

Голоса были приглушённые, «как будто рты были закрыты подушками». Герой окончательно проснулся и стал внимательно вслушиваться в разговоры. Всё следующее повествование составляют споры мертвецов друг с другом. Так продолжалось до тех пор, пока литератор не чихнул. После этого на кладбище всё смолкло.

Из разговоров покойников между собой герой узнал, что спустя несколько дней после «предварительной смерти» к мертвецам возвращается некое подобие сознания, обоняния, речи, но до этого времени тело должно «вылежаться». Наступает непродолжительное время (два-три месяца), когда человек (точнее, его останки) может в последний раз дать заключительную самооценку собственной жизнедеятельности перед тем, как окончательно уйти в небытие. В рассказе рефреном упоминается разлагающийся труп, который способен издавать лишь бессмысленные булькающие звуки «бобок, бобок, бобок». Это апофеоз деградации.

Что и говорить, сурово Достоевский обошелся с Панютиным. Откуда такая кладбищенская тематика? А просто Панютин незадолго до того написал фельетон, посвященный пьянству на кладбищах на поминках.

Кстати, современники не оценили «кладбищенского» юмора Достоевского. Критика отозвалась о произведении как о бессодержательном и патологическом наброске, тем самым поддержав скандальное мнение Льва Панютина о «ненормальности» Достоевского. Журнал «Дело» в своём «Журнальном обозрении» отозвался таким образом: «…г-н Достоевский повествует, как на кладбище он подслушал разговоры погребённых уже покойников, как эти разлагающиеся трупы сплетничают, изъясняются в любви и т. д. Положим, что все это фантастические рассказы, но самый уже выбор таких сюжетов производит на читателя болезненное впечатление и заставляет подозревать, что у автора что-то неладно в верхнем этаже».

Вот так и вошел в историю Лев Панютин. Человеком он был со сложным характером, писал зло, на него не раз подавали в суд, есть упоминание, к примеру, о судившемся с Панютиным «за оскорбление в печати» купце Мазурине. И кто вспомнит, что он был еще и заметным переводчиком на русский Джорджа Байрона и Жана Лафонтена? Еще он написал антиутопию «Новый год», которую ставили в ряд с «Что делать?» Чернышевского. Самый знаменитый адвокат Российской империи Анатолий Кони называл его лучшим фельетонистом всех времен. По его творчеству написаны книги и диссертации. В свое время…