54 года жизни Гария Бугреева

О том, чтобы вспомнить то, о чем нигде не прочитаешь, или что было опущено, не упомянуто в других публикациях, мы договаривались по телефону. Спокойный, слегка строгий голос без эмоций, просьба перезвонить через пару дней. Были переживания по поводу того, что откажет или не захочет встречаться, а ответит на вопросы по телефону. Но волнения были напрасными, и я переступила порог квартиры Гария Бугреева.

Какое же оно красивое, это поколение! Гарий Васильевич родился в 1937 году. К сожалению, подводит здоровье, но в этом человеке сохранились стать, мужественность, если хотите – шарм. Вспоминал охотно, шутил кстати, оценивал мудро.

Положил на стол свою трудовую книжку и не без гордости сказал, что в ней запись с одного предприятия, где он проработал 54 (!) года. Записей там много, но все они, действительно, касаются одного предприятия и являются свидетельством развития, становления, карьерного роста одного из самых успешных директоров завода «Гидросила».

Его хотелось и можно было слушать очень долго – так увлекательно он вспоминает. Я намеренно отказалась от формата беседы «вопрос – ответ» – пусть говорит. Часто так делаю, когда собеседник «ценный». Но один, первый, вопрос все-таки был: «Откуда такое имя – Гарий?»

– Тридцать седьмой год. Маме двадцать лет, она учительница украинского и русского языков. Папа – военный летчик. Романтика. Когда я родился, они решили назвать меня именем какого-то литературного героя – Гарри. Бабушка возмутилась: что за имя такое? И записали «Гарий». Когда я учился в техникуме, меня называли Игорем. В армии – Гариком. А на заводе вообще говорили «товарищ Гарик».

Я из простой семьи. Мама работала в сельской школе в Грузском, куда ходила пешком. Потом уже нашла работу в городе. Война, отец ушел на фронт. Вскоре нам сообщили, что он пропал без вести. Я считался сиротой, но весной 45-го он к нам приехал. Оказалось, что его отозвали с фронта и отправили в Оренбург, где было два училища, готовивших военных летчиков. Отец готовил бомбардировщиков. Поскольку это был глубокий тыл, училища засекреченные, даже переписка с родными была запрещена.

Мы всей семьей уехали в Оренбург. Побыли там всего год. У отца случились неприятности на службе: во время одного из учебных полетов надо было пикировать. Отец направил самолет в пике, а поляк, находившийся на борту, испугался, стал кричать, чтобы он выводил, схватил отца за горло. В общем, сцепились, случилась драка, отец здорово того поляка побил. Скандал был серьезный, дело чуть до суда не дошло, пришлось отцу демобилизоваться. И мы в 46-м году вернулись сюда. Вернее, поехали в Новомиргород к маминой сестре, в глушь, как отец говорил. Там он работал в райисполкоме. В пятидесятом мы приехали в Кировоград, уже вчетвером – родилась моя сестра, и отец пошел работать на «Красную звезду» – токарем, контролером, зав инструментальным складом. И работал, можно сказать, до конца дней своих. Умер он в 2001 году в возрасте 88-ми лет.

После окончания машиностроительного техникума я получил направление на работу в Минск, на завод тракторных запасных частей. Я не поехал, на пляж пошел и получил повестку из военкомата. В течение двух дней переодели, переобули, посадили в вагон и – на целину. Поехал я в Кустанайскую область убирать урожай. В июле я туда уехал, а в ноябре меня привезли в Ленинград, где я попал в школу артмастеров. «Арт» – от слова «артиллерия». Учился я в этой школе, гонял в футбол, в 59-м году возвратился домой.

В Кировограде тогда невозможно было устроиться на работу – никаких вакансий, даже для дипломированных специалистов. Поскольку из армии я вернулся коммунистом, пошел в горком партии становиться на учет и спросил по поводу работы. Мне предложили хлебозавод, от чего я категорически отказался. И меня направили на агрегатный завод, где секретарем парткома и начальником отдела кадров был Андрей Бондаренко, полковник в отставке. Пошел я туда, чтобы стать на учет, но поинтересовался насчет работы. Бондаренко говорит, что работы нет, но спрашивает: «Учеником термиста пойдешь?»

Я знал, что на этом участке ужасные условия работы, но зато платили неплохие ученические. И я согласился. Срок учебы – три месяца. Я попал к хорошим специалистам, хорошим ребятам, но они любили выпить. Рядом – конфетная и чулочная фабрики, оттуда моим учителям приносят заказы, а рассчитываются конфетами, эссенцией, алкоголем. И к концу смены мои термисты уже пьяные. А работали в три смены, процесс был непрерывный, и я все чаще стал их подменять. Бывали дни, когда я вообще не приходил домой, и мама переживала.

Работа была бригадная, поэтому заработанное – в общий котел, а потом делили поровну. Но я получал ученические. Термисты увидели, что я нормально работаю, никого не сдаю, и решили взять меня в бригаду. Я – в библиотеку, читаю специальную литературу, готовлюсь. Через месяц говорю руководству, что я уже в бригаде и готов сдавать пробу. Согласились, сократили мне срок обучения и сразу присвоили четвертый разряд. Конечно, я стал больше зарабатывать.

На заводе узнали, что я играю в футбол, и взяли меня в заводскую команду. Работа в три смены, а надо ехать на сборы – в дом отдыха, что был в Городском саду. Коллеги стали косо на меня смотреть, когда я по две недели отсутствовал. Меня перевели в и.о. мастера. А отец настаивает, чтобы я продолжил обучение. Тем более что в городе открылся филиал Харьковского политехнического института. Отделение вечернее, три смены не позволяют не пропускать занятия. Теряю в заработке, но перехожу техником в отдел главного технолога. Получал 150-200, а стал получать 75. Но отец поддерживал, говорил, что я должен стремиться к чему-то: «Вытянемся, но ведь надо». Хорошо, что я его послушался, ведь с этого момента начался мой карьерный рост: техник, старший техник и так далее, вплоть до директора.

По окончании института главный инженер предложил мне возглавить инструментальный цех. А я же теоретически инженер-механик по холодной обработке металлов, а практически – горячей обработки. Инструментальный цех для меня – темный лес. Я даже не все инструменты знал. Но убедили, и я согласился. А тут развернулась интересная работа. Суть вот в чем: в насосах применялись бронзовые втулки, а их литье производилось в формы, которые делались из «земли» (это такая специальная формовочная смесь). Это трудоемкий и грязный процесс, при этом формы одноразовые. И передо мной поставили задачу: перевести все это в кокиль (разборная металлическая форма для литья многократного использования. – Авт.). Работа велась совместно с Павлоградским институтом машиностроения, и мы, кроме изменения в технологии литья – перехода на металлическую форму, заменили материал втулок с дорогостоящей бронзы на более дешевый алюминий.

Мне было очень тяжело в инструментальном цехе, душа лежала к металлургии. Попросился, и меня назначили начальником металлургического бюро. Работа пошла. И на заводе произошли изменения. Ушел «земельный» участок, шумные, малопроизводительные печи ушли – мы их заменили индукционными. Горизонтально-ковочные машины, работавшие на печах с жидким топливом, а это – грязь, копоть, заменили тоже на индукционные. На заводе началась серьезная производственная перестройка.

Главный инженер В.И. Карленко становится директором «Красной звезды». На должность директора к нам из Львова присылают Яницкого В.В., для которого это была ступенька для карьерного роста, за которой был переход в министерство, это я позже узнал. Меня назначают главным технологом завода. А Виктор Желтобрюх в то время становится главным конструктором. Через два года Яницкий уезжает в Москву, на его место назначают Желтобрюха, а я становлюсь главным инженером. Подвинулись.

Пять лет я был главным инженером. Завод заработал орден, я заработал орден. В 1983 году, 23 сентября, я был назначен директором завода «Гидросила», после того как Желтобрюх ушел на должность директора «Красной звезды». Но еще до его ухода у нас произошли потрясающие изменения.

Виктор Николаевич – ума палата. Умнейший человек! С его настойчивостью, упорством мы добились того, что наш завод получил первую лицензию, купленную у германской фирмы «Зауэр-Сандстренд» на выпуск объемного гидропривода. К тому времени предприятие очень выросло и в объемах, и в качестве, и в строительстве, и именно нам доверяют покупку лицензии. Желтобрюх выезжает в Германию, подписывает необходимые документы. После этого нам вводят должность заместителя главного инженера по проблеме. Почему-то именно так ее назвали.

Отобрали лучших инженеров-технологов, они выехали в Германию, уже там ознакомились с документацией по лицензии, которая распространялась на конструкторскую и технологическую документацию. Произвели подбор оборудования и подготовку к заключению контрактов на закупку. То есть мы начинаем осваивать лицензию. А мы, в принципе, рождены заводами по изготовлению двигателей: «Серп и молот» и Харьковским заводом тракторных двигателей, для которых мы делали водяные и масляные насосы. По сложности и точности изготовления эти насосы с осваиваемым продуктом вообще нельзя сравнивать. Но у нас все получилось. Мало кто верил, что мы освоим лицензию, но мы освоили в более короткие сроки, чем нам рекомендовалось.

Такая же лицензия была куплена в Чехословакии. Там (на территории Словакии) был военный завод, который находился глубоко под землей. Сверху сад, а внизу – восьмиэтажное здание, где делали оружие, работали заключенные, сверхсекретность. В качестве прикрытия на поверхности, недалеко от этого производства, был завод, который тоже купил лицензию у немцев и уже работал.

Сначала мы поехали посмотреть, как работает, справляется с лицензией этот завод. А со временем создали со словаками совместное предприятие. И после получения необходимого оборудования мы догнали их. Догнали настолько, что стали поставлять продукцию словакам. Те же, видя наше высокое качество, стали продавать это немцам. А у нас на заводе постоянно присутствовал представитель Министерства внешней торговли, и его обязательным требованием был штамп «Сделано в СССР». Словаки просили нас это не ставить или стереть, ведь они уже не могли это немцам продавать. Но мы были принципиальными.

Лицензия нас обязывала: в течение пяти лет производства трансмиссий мы не имели права никому передавать документацию, продавать произведенное без их разрешения. А потом разрешили продавать. И тут свершается революция в Чехословакии. Подробности последствий многие знают, но я скажу об одной детали: директору завода, с которым мы сотрудничали, известному, титулованному человеку, члену ЦК партии, в чьем распоряжении был и военный завод, разрешили остаться на предприятии кочегаром…

Экс-директор после раздела государства остался в Словакии, организовал свое предприятие. С чего они начали? Стали по стране собирать насосы, которые мы выпускали, и ремонтировать их. Как-то перебивались. А мы же продолжали сотрудничать с заводом. Хоть они и рассоединились, но им было легче ориентироваться в Европе, и они предложили продолжать совместную работу. Мы работали, но тут подоспели и наши катастрофы.

Союз распадается, связи прерываются, мы ищем, кому нужна наша продукция. Словаки к тому времени более-менее закрепились и предложили нам освоить продукцию, которая у нас не имела сбыта, а им была нужна. Мы рискнули. Нам нужны были деньги на подготовку производства, а их не было. Завод работал по три дня в неделю, месяц-два в году вообще не работали. Бартер нас задавил. Мы жили благодаря тому, что была своя продукция, которую обменивали на все что угодно. Мы могли зарплату не выплачивать, но в столовой рабочие всегда могли поесть, потому что сахар – вагонами, мука – вагонами. В село отдали – из села получили. Рабочим зарплату давали куртками, которыми с нами Польша рассчитывалась, или магнитофонами из Австрии.

Да, мы Австрии продавали алюминиевые полированные сковородки. Все удивлялись. Только потом мы узнали, что их переплавляли – им нужен был алюминий. Сырье мы не имели права продавать, вот и переправляли им готовые изделия. Все законно. А полировали мы их, чтобы большей была добавочная стоимость. Они просили не полировать, но обещали платить, как за полированные. В общем, и так было.

А еще, кроме сковородок, мы делали гусятницы, топорики, закаточные машинки. Наверное, у многих они до сих пор есть и служат, потому что делали мы качественно. А потом мы перешли на выпуск запасных частей к автомобилям «Жигули», освоили ответственную запчасть – нижние и верхние шаровые опоры . Встал вопрос: чтобы получить право на выпуск, заготовка пальца должна быть штампованной. Я лично ездил в Татарстан, чтобы договориться о нашей штамповке. Хоть это было тяжело, но мы договорились. Они нас так проверяли! Каждый месяц приезжала инспекторская проверка за наш счет, они брали заготовки, проверяли качество и только потом разрешали выпуск. Ответственность наша была велика.

Словом, мы пытались выживать, и это у нас получалось. Сделали цех товаров народного потребления. Триста человек там работало. Запасные части: шаровые опоры – колоссальный дефицит, масляные насосы к двигателям «ВАЗ», водяной насос, гидроцилиндры… И все для того, чтобы только выжить.

Я проработал директором завода шестнадцать лет и вдруг заметил следующее: Штутман, Титов, работавшие у нас, уходят с завода, организовывают свое предприятие и становятся акционерами. Покупая наши насосы, они продают их дальше. Они могут, а мы нет. Потом организовалось акционерное общество, Павел Леонидович становится председателем ревизионной комиссии, Юрий Титов работает в «Гидрокомплекте». И продолжается: мы производим, а они продают. Я пишу заявление с просьбой освободить меня от занимаемой должности председателя правления. Это вызвало бурю недовольства среди работников завода, и Штутман просил подумать. Но я решил уйти. Руководителем становится Титов, который отлично знал завод. Он был одним из лучших конструкторов по аксиально-поршневым машинам. Он входил в состав совместного со словаками конструкторского бюро. Единственное, о чем я попросил, чтобы меня совсем не увольняли с завода.

Меня оставили. Я был консультантом, советником, руководителем по непрофильным активам ну и членом правления, наблюдательного совета… Я с 1999-го, когда написал заявление, еще проработал до 2006 года и был достаточно активным. Когда мне исполнилось 80 лет, я попросил, чтобы меня освободили от должности члена наблюдательного совета. Ну я уже чувствовал себя бесполезным.

Я очень благодарен и Павлу Штутману, и Юрию Титову за то, что поддержали меня и морально, и материально. По сей день интересуются, спрашивают, не надо ли чего, наведываются. Сделали меня почетным пенсионером завода. У нас сложились и сохранились хорошие отношения. Титов – профессионал, отличный конструктор, двигающийся вперед, развивающийся, ищущий. А дуальное образование, которое внедряет Штутман! Это колоссальный шаг вперед. Мы, кстати, раньше строили технические училища, сами готовили для себя кадры. У нас был лучший в министерстве центр по подготовке кадров. К нам приезжали перенимать опыт. Но мы готовили рабочих, специалистов низшего звена, а Штутман пошел дальше – он готовит инженеров высокой пробы. Это большое дело.

Смотрю, как изменился, развился наш завод, и вспоминаю, с чего я начинал. Когда я пришел, выпускались насосы для завода «Серп и молот». Это были мастерские. В 58-м году построили корпус, в котором делали водяной масляный насос СМД-7. Потом мощнее – СМД-14, 72. Мы были зависимы, и надо было переходить на другую продукцию. Я тогда был рабочим, но видел, как заводу тяжело. Пришел конструктором Желтобрюх, организовал КБ и предложил главному конструктору экскаваторного завода разработать свои насосы, которые для них выпускал московский завод имени Буденного. Это был НШ40-э, слабенький, всего на 200 часов работы рассчитанный. И благодаря команде, которую собрал Желтобрюх, у нас стали выпускать НШ. Потом пошли заказы от челябинского тракторного завода и других.

Объемы были такие, что построили второй корпус, на Новониколаевке. Там раньше был один цех, заготовительный. Было литейное производство, автоматное и дерево-тарный цех. Межцеховым транспортом была кобыла Зорька, как сейчас помню. И дядя Митя, погонщик. Была конюшня. А потом пошло строительство, расширение, модернизация. В 72-м году завод выпускал 500 насосов в год, а потом вышли на цифру 500 тысяч. В 75-м году мы уже делали миллион насосов всех наименований.

Начиналось все с мастерских, с агрегатного завода, где делали пивные, пожарные насосы. А со временем «Гидросила» стала мощным, бюджето­образующим для города предприятием. Мы построили Юго-западную котельную и передали ее городу. Очистные сооружения построили и передали. Реконструировали ТЭЦ. Сделали отопление для школ на Новониколаевке. Построили 20-ю школу, 3-ю поликлинику. Много средств вложили в троллейбусное хозяйство. Мы хотели, чтобы наши рабочие на троллейбусах ездили на работу с Балашовки. Довели линию до кольца и остановились. Можно было до поселка Нового продлить, но директор ЧЛЗ воспротивился: жители поселка будут на работу ездить в город, а на его заводе некому будет работать.

Мы имели свое подсобное хозяйство. Все заводы города объединились и создали совхоз «Заря», а Желтобрюх попросил землю, чтобы сделать свое. Дали, и хозяйство построили в Лелековке. Мы имели 500 голов свиней, и столовая в мясе не нуждалась. Даже в рыбный день кормили рабочих свининой. И продавали мясо работникам. У нас были подшефные колхозы, в которых для нас держали бычков, овец, а мы взамен ремонтировали технику, покупали трактора.

В тяжелые времена, когда завод стоял и мы не могли реализовать продукцию, нам удалось на выгодных условиях передать городу четыре детских сада, которые мы построили. А еще мы строили свое жилье. За 24 года построили 764 квартиры, которые передали рабочим. А еще взяли у машиностроительного техникума половину пустующего общежития и сделали там малосемейку.

У нас был пионерлагерь «Елочка» в Треповке. База отдыха «Прибой» на берегу моря в Рыбаковке. Причем первую базу, которую мы поставили у самого берега, смыло волнами. Мы попросили другой участок, в Луговом, и нам поставили условие: построить дорогу от Рыбаковки до Лугового. Построили и получили пять гектаров земли, которой мы потом даже делились.

Мне многого жаль. Нет цеха товаров народного потребления, а ведь это и рабочие места, и ходовая продукция. Нет пионерлагеря. Мы потеряли «Ятрань». Была синагога, которую превратили в Дом культуры агрегатного завода. Мы пристроили здание и сделали танцевальный зал для репетиций «Ятраня». И в этом зале мы проводили семейные вечера. Каждый Новый год мы собирались семьями. А еще устроили День мастера. Почему-то не хотели идти на завод мастерами и часто увольнялись. Мы повысили им зарплату, пригласили с семьями в ДК, накрыли столы, наградили, сказали много теплых слов… Жены плакали, признавали, что зря ругали своих мужей, что не знали, какие они замечательные, как их ценят. То же было с ремонтниками. Появились проблемы с этими специалистами, и мы объявляем День ремонтника и вывозим их с семьями на базу. Удавалось исправить ситуацию, задержать людей на заводе. Вообще людям уделялось много внимания.

Наш завод был первым в городе, у которого была иномарка. К нам приезжал чехо­словацкий консул с женой. Мы хорошо встретили, он здесь побыл, а когда уезжал, попросил, чтоб мы проводили его до границы области. Консул сел в свою Tatra, а я в служебную «Волгу». Он так помчался, что мы его догнать не могли. На границе области он нас дождался и спросил, почему у нас такая слабенькая машина. Ну вот такая была, и все. Прошло время, я с министром поехал в Чехословакию по делам. И там встретили консула. Спрашивает: -Ты помнишь, как меня провожал? – Конечно, помню. А потом министру говорит: – Вы что, не можете ему нормальную машину дать, чтоб он достойно гостей провожал? Министр ничего не понимает, пришлось объяснять. Проходит время, я получаю телеграмму, в которой написано, что надо поехать в Ужгород и получить машину. И мы получили, вернее, купили, Tatra 613.

Мне посоветовали доложить Самилыку, первому секретарю обкома партии, что у нас появилась такая машина. Тем более что для нее нужен 98-й бензин, а его не было. Был только для «Чайки», которая обслуживала Самилыка. В общем, мне разрешили заправлять нашу «Татру», но потом ею пользовались, просили, когда нужно было кого-то встретить или отвезти.

Самый цветущий период у нас был до распада Советского Союза. А потом мы с Москвой потеряли, а в Киеве не нашли. Какое-то время держались, в середине девяностых не могли платить зарплату, а потом, когда стали работать со словаками, они нам сделали предоплату один миллион долларов. Пришлось договариваться с банкирами. Был в «Укрпромбанке» Матвиенко, которого пришлось уговаривать дать расписку, что он нам верит. Я не смог его уговорить, а руководителя местного представительства банка уговорил. Мы получили три транша по 300 тысяч долларов. Погасили долги по зарплате и почувствовали себя уверенно.

А потом – снова кризис, проблемы, и я был вынужден передать завод с долгами. Хорошо, что нашлись правильные ребята, которые его поддержали, не дали уничтожить и развили. Вот Шамшур сейчас наладил связи с Китаем, как мы когда-то со словаками. Работают.

Я ни о чем не жалею. Завод и людей любил и уважал. Имею два ордена, был депутатом областного совета, делегатом съезда КПСС. У делегатов были такие привилегии, что я был поражен. Суточные 25 рублей, и какие хочешь продукты и товары. Нам прям рекомендовали отправлять посылки родным. Я и жене отправил, и сестре в Магадан. И день рождения свой отметил во время съезда и в условиях сухого закона…

Завод по-разному назывался, от мастерских до завода тракторных агрегатов. Однажды к нам приехал министр тракторного и сельскохозяйственного машиностроения Ежевский. Мы к визиту готовились, знали, что обход он начинает с туалетов: как заботятся об условиях труда, откуда начинается культура и прочее. Он прошел, все проверил и говорит: «Что это за название такое у завода? Уже орден имеете, надо что-то звучное придумать». Мы задумались. Был объявлен конкурс, в результате появилась «Гидросила». Кто-то насмехался, кому-то понравилось, но название однозначно прижилось.

То, что было, не исправишь, оно таким и останется. А тем, что будет, надо управлять. Меня упрекали, обвиняли, называли изменником, когда я решил уйти с должности директора. Но я считаю, что принял правильное решение. Надо вовремя уходить, на своей остановке. Едешь в автобусе и посчитай, на какой остановке ты должен выйти, чтоб не возвращаться назад. Я правильно посчитал свои остановки.

У заводчан есть любимый тост-напутствие, который они много лет говорят друг другу: всегда держись за заводскую трубу. Она испачкает, но и согреет. А отмыться всегда можно…

На прощание он попросил: «Пусть в вашем материале будет меньше Бугреева, а больше людей». Гарий Васильевич, вы и есть люди. Спасибо вам.